Смотря на мир как бы «с иного берега», окруженный в своей душе одними лишь чистыми и светлыми образами, присматриваясь к общему выражению земной жизни и к тем ее чертам, которые неподкупно выдают правду о сокровенно происходящем в ней, Гаутама был поражен видом скорби, фатально тяготеющей над смертными. «Непонятна, неизведанна жизнь смертных в этом мире, сумрачная и краткая, проникнутая страданием» (ст. 574). Люди и боятся этой жизни, и инстинктивно влекутся к ней; обольщенные ее многосулящими и малодающими призраками счастья, они как будто стремятся расширить обычные пустые радости жизни, чтобы закрыть те страшные виды болезней, несчастий, смерти, которые всегда так недалеко и которые, как зловещие темные привидения в «Фаусте» Гете, носятся по земле, намечая все новые и новые жертвы. «Вижу я в этом мире боязливую породу, порабощенную жаждою жизни, – это несчастные люди, тоскующие в пасти смерти, поглощенные потоком возрождения» (ст. 775).Человек возвышенной души не останется равнодушным к виду этого рокового страдания; он не мирится с видимой участью людей, зная, что есть и должно быть несравнимо лучшее и чистое, чему бы суждено украсить образ освободившегося человека. «И когда я увидел, как встревожены здесь все существа, я огорчился глубоко; тогда я увидел в мире стрелу, никем не зримую, вонзенную в сердце» (ст. 937). Заветной мыслью Гаутамы было освобождение людей от неиссякающего великого страдания. Постигнув действительный вид этого мира, разгадав причины кажущейся необратимости его соблазнов, он ясно увидел и возможность полной победы над недоброй силою, которую развивает эта сторона бытия, называемая теперь вещественным миром. Кто побежден этой силою, кто безвольно влачится в жизни, захваченный непрерывной цепью «возрождения и разрушения», кто, увлекшись зовущими улыбками коварной жизни, сам стремится как можно крепче связать себя со звеньями существующего – тот радостями жизни кует себе оковы скорби, недугов; сам страдает и грешит, сам мучится и мучит других. Сознанием высшего, доступного людскому духу, знанием «Несравненной Чистоты» человек победит эту недобрую силу, сокрушит все соблазны внешнего и вырвет из своего сердца уже ставшие частью человеческой природы жажду земных радостей, стремление к обладанию, похоть и влечение; тогда, исцелившись от земных болезненных желаний, он воссоединится духом с той светлой непорочной жизнью, которую он возлюбил и избрал в великом и свободном решении… «Вид, звуки и вкус, запах и прикосновение опьяняют людей» (ст. 386). «Кого водят здесь страсти и похоти, кого научают желания радостей – трудно освободиться тому, прилепленному к бывшему и будущему, мечтающему о новых радостях, сладко вспоминающему прошедшее…» (ст. 772). «Какое бы ни возникло страдание в этом мире, всегда причина его – начала существования; кто в неведении творит их, тот подпадает страданию; итак, будучи мудры, не сотворяйте звеньев существующего, ведая, что есть рождение и где – семя страдания» (ст. 727). «Погубленные прикосновением, несомые потоком жизни, идущие путем зла никогда не освободятся от уз; понявшие опасность прикосновения, избравшие радости угашения выходят из этой обители прикосновения свободные от желаний, в совершенстве счастливые» (ст. 735–736).
Велико людское страдание, и, видимо, так мало людей, которые принесли бы свою теплую любовь страдальцам, поддержали бы изнемогающих и научили бы их крепко стоять против злых напоров, а тех, от кого порочными волнами несется горе ближним, устыдили бы неподкупным словом, заставили бы понять, как они оскверняют мир своим присутствием. Где же наставники, водители? Отчего их нет ни подле страдающих, с врачующим елеем милосердия, ни там, со словами обличения, где торжествует неправда?.. Увы, от них всего чаще сторонятся первые, инстинктивно боясь их прикосновения к своим сердечным ранам; вторые же явно презирают их, сознавая все внутреннее ничтожество и бессилие наставников, богатых добрыми речами, многими поучениями. Пусть они – многоученые знатоки, пусть поучают многому, понятному для ума, но они не властны над душой человекаи не могут ни связать душу, готовящую для других зло и страдание, ни разрешить смертную тоску души, сжатой в тисках неправды…
«Много учений прошло через мир, но – кто сам закован в цепи, того не зови расковать себя» (ст. 939). Значительная часть IV книги нашего памятника [2] посвящена осуждению того рода поучений, который выбрали современные Гаутаме брахманы и философы, забывшие и свою миссию, и тот подвиг, который Вечная Истина поручила им совершить на благо и счастье людей, и те надежды, которые возлагает на своих духовных вождей человечество. Зачастую в учениях брахманов и философов, видимо, вовсе и не было ответов на те вопросы, которые рождаются не в спокойном любознательном уме, но в страстной жажде возмутившейся души, тоскующей в духовном недуге вопрошения. О, как высоко должны бы они стоять над людьми, как чисто должно бы быть их слово, какая возвышенная совесть должна бы руководить ими в мысли, познании и поучении и какая священная тишина должна бы окружать место их служения! Но нет, они столь же пусты и суетны, как и простые смертные. Мудрый Гаутама глубоко возмущался достойными презрения обычаями этих руководителей духовной жизни людей. В текстах живо и ясно описаны эти упорные споры и соревнование между школами, настойчивость и самовосхваление, основанные на самолюбии, – борьба, внесенная человеческой порочностью в дело, действительный дух которого есть утешение, чистая любовь к истине, правда стремления, благостыня цели. Недобросовестность в отношениях к противнику, вражда, лицемерие, торжество софистики, изворотливость – все эти атрибуты словопрений получили верную оценку Гаутамы, то в словах горькой насмешки, то в словах грустного сожаления.
«Ищущие ученых пререканий, собравшись кучей, как глупцы, пятнают друг друга, возбуждают споры, жаждут похвал и считают себя знатоками» (ст. 824). И вот рядом с этой толпой мелочных людей, вторгшихся с поношением, злословием, клеветою в храм Вечной Истины, к ее непорочному жертвеннику, куда бы должно нести от земли только оливковые ветви мира и утешения, светится образ мудрого человека, питающего свою мысль из бессмертных источников. «Вижу я здесь чистого человека, прекрасного, исцеленного, очистившего все свои помыслы; он в своем искании увидел высшее и вот вновь возвращается на путь постижения, ищущий непорочного» (ст. 787).Поглощенные ничтожными интересами суетной жизни, сами увязшие в той же, обычной для простых смертных, «трясине похотей», современные «Гаутамы» были в душе своей слишком далеки от той непорочной жажды правды, любви и заступления, которая привела Гаутаму к верным ключам неизменной и чистой жизни, побеждающей всякое зло и неправду. «Погрузившись во мраки этого мира, брахманы и отшельники не видят ясно – увы! – они не знают пути, которым пройдет Победитель» (ст. 440).
«Горе жизни в этом мире! Смерть в битве лучше для меня, нежели жизнь побежденного» (ст. 439). Так помышлял Гаутама, сокрушенный участью людей, будто жаждавший в великой любви своею грудью защитить их от соблазнов, горя и обольщения, которые широкими потоками льются через земную жизнь, губя безвинных, издеваясь над надеждой, глумясь над чистотой и непорочностью… Торжествует неправда, прежде верившие своим робким надеждам на благое уже не смеют, боятся более верить, все чаще слышится насмешка над прежними мечтами, гаснут светлые думы… Где утешение, кто вдохнет утраченное счастье благой уверенности, когда и святилище Духа стало ареной публичных зрелищ, школой упражнения в спорах, местом утех и уколов низменного самолюбия?.. Как нужны в такие минуты люди великого понимания, которые могут приблизить к душе жаждущих чудное видение благостной жизни, обычно далекое, лишь светлым образом выделяющееся на фоне земных мраков, но не соприкасающееся с ними, отступившее от них к далям бесконечности!..