Те двое, которые были недавно полны решимости уничтожить меня, и теперь, несомненно, испытывали праведный подъем духа, проистекающий из удовлетворения от хорошо выполненной работы, сейчас казались лишь двумя едва различимыми тенями, готовыми раствориться среди еще более глубоких теней, окружающих береговые складские помещения. Я взобрался на главную сходню и на мгновение притаился, определяя, откуда доносится шум мотора. Затем, пригнувшись, добежал до места швартовки баржи со включенным двигателем и, опустившись на четвереньки, стал наблюдать.
Баржа была длиной не менее семидесяти футов, довольно широкая и неуклюжая. Более нескладной баржи я не встречал. Три четверти ее, начиная от носа, занимали задраенные трюмы. Далее размещалась рулевая рубка и за ней — каюта для экипажа. Сквозь занавешенные окна пробивался желтый свет.
Из окна рубки высунулся верзила и заговорил с матросом, который собирался спуститься на причал, чтобы отчалить.
Корма баржи была плотно прижата к сходне, на которой я лежал. Я подождал, пока матрос соскочит на причал, а потом бесшумно скользнул через борт на корму и притаился за каютой. Вскоре я услышал звук упавшего каната и глухой стук подошв, когда матрос прыгнул с причала на палубу. Тогда я осторожно добрался до железной лесенки, залез по ней на крышу рубки и ничком распластался на ней. Вспыхнули ходовые огни, но меня это трогало мало: они располагались по обе стороны рубки так, что там, где я лежал, тень казалась еще гуще и темнее.
Звук мотора стал ровнее, и причал начал удаляться. У меня мелькнула мысль — не попал ли я из огня да в полымя?
Глава 10
С самого начала я знал, что сегодня ночью придется выйти и море, и любой на моем месте, предполагая, в каких условиях он может оказаться, сообразил бы, что на нем сухого места не останется. Обладай я хоть каплей предусмотрительности, я бы позаботился о том, чтобы обеспечить себя водонепроницаемой одеждой. Но мысль о такой одежде ни разу не пришла мне в голову, и теперь оставалось просто лежать, притом не двигаясь, и расплачиваться за свою беспечность.
Я чувствовал, что замерзаю, и боялся, что замерзну до смерти. Ночной ветер, дувший над волнами Зейдер-Зее, мог пробрать до костей даже тепло одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я не был тепло одет. Я промок до нитки и на холодном ветру чувствовал, что превращаюсь в глыбу льда— с той лишь разницей, что глыба льда неподвижна, а меня, беспрерывно била дрожь, как человека, заболевшего болотной лихорадкой. Единственным утешением была мысль о том, что если пойдет дождь, хуже мне не будет.
Онемевшими и замерзшими пальцами, которые совершенно не слушались, я кое-как расстегнул молнию, вынул из кармана пистолет и оставшуюся обойму и, зарядив его, прикрыл парусиновой курткой. Потом, решив, что если палец окончательно закоченеет, я даже не смогу нажать на спуск, я сунул под куртку и правую руку. Но под ней руке стало еще холоднее, и я был вынужден вынуть ее.
Огни Амстердама оставались уже далеко позади — мы вышли на простор Зейдер-Зее. Я заметил, что баржа идет тем же курсом, которым накануне входила в гавань «Марианна». Она действительно прошла совсем близко от двух бакенов, и, казалось, направлялась прямо на третий. Но я ни на миг не сомневался, что шкипер делает это сознательно.
Мотор зазвучал глуше, и баржа сбавила скорость. Из каюты вышли двое — первое появление членов экипажа с того момента, как мы вышли в море. Я заерзал, стараясь получше разглядеть их.
Один нес металлический прут, к обоим концам которого были привязаны канаты. Они вдвоем стали разматывать канаты, пока железный прут не исчез за кормой. Очевидно, теперь он почти касался поверхности воды.
Я взглянул вперед. Баржа шла совсем медленно. До Мелькающего впереди бакена оставалось ярдов двадцать, и, судя по всему, баржа пройдет футах в двадцати от него.
Из рубки послышался резкий голос, отдавший какую-то команду. Оглянувшись, я увидел, что двое еще быстрее опускают канаты, которые уже сами скользили меж пальцев, — и при этом один из них считал. Нетрудно было догадаться, зачем они так делают, очевидно, на канатах были завязаны через равные промежутки узлы, помогавшие удерживать прут в нужном положении и под нужным углом.
Как только баржа поравнялась с бакеном, один из матросов что-то сказал, и тотчас оба начали медленно, но решительно выбирать канаты на борт. Теперь я знал, что будет дальше, но, тем не менее, пристально следил за их действиями. Сначала из воды вынырнул двухфутовый цилиндрический буй, за ним потянулся четырехлапый якорь, одна из лап которого зацепилась за металлический прут. С якоря свисал канат. Бакен, якорь и металлический прут были подняты на борт, и матросы начали подтягивать закрепленный на якоре канат, пока, наконец, не вытащили из воды какой-то предмет. Им оказался серый металлический ящик 18 дюймов в длину и 12 в ширину. Его сразу же унесли в каюту. Тем временем бакен был сброшен за корму, и баржа набрала полный ход. Они провернули эту операцию с такой ловкостью, какая дается только опытом и хорошо усвоенными навыками.
Время шло, а я, кроме холода и боли, ничего не чувствовал. Мне-то казалось, что промокнуть сильнее невозможно! Но когда около трех часов утра небо опять помрачнело и пошел дождь, я понял, как сильно заблуждался. Никогда бы не подумал, что дождь может быть таким холодным. Правда, к тому времени немногое тепло, еще оставшееся в моем теле — парусиновая куртка все же сослужила некоторую службу — несколько подсушило майку и свитер, но от пояса до пят вся тепловая энергия растрачивалась впустую. Оставалось лишь надеяться, что когда придется покинуть крышу рубки и снова нырнуть в воду, меня не сведет судорога. Иначе я просто пойду ко дну.
Через некоторое время небо чуть посветлело, и к юго-востоку от нас я увидел смутные очертания земли, но и следующий момент тона потемнело, и все скрылось
Вскоре на востоке забрезжила заря, я опять увидел землю и постепенно пришел к заключению, что мы приближаемся к северному побережью Хайлера и направляемся к маленькой гавани.
Никогда не думал, что эти чертовы баржи такие тихоходные. С берега Хайлера, вероятно, казалось, что наши баржа вообще стоит на месте. Для меня ничего не могло быть хуже, как появиться в гавани средь бела дня и дать неизбежной толпе зевак повод посудачить о эксцентричности одного из членов команды, проведшего ночь на крыше рубки, а не в теплой каюте.
Мысль о теплой каюте причинила мне боль, и я постарался выбросить ее из головы.
Вдали над Зейдер-Зее показалось солнце, но оно не сулило облегчения. Раннее холодное солнце не могло просушить одежду, и я даже обрадовался, когда на него наползла низкая туча и снова полил косой ледяной дождь, от которого кровь моя окончательно застыла и перестала циркулировать. Радовался же я тому, что туча покрыла все мраком, а дождь убедит праздных зевак, что в такую погоду лучше всего сидеть дома.
Наше путешествие подходило к концу. Дождь усилился, он до боли хлестал меня по лицу и рукам и с шипением падал вокруг. Видимость снизилась до двухсот ярдов. Сквозь дождь проступали береговые навигационные знаки, к которым подходила баржа, но самой гавани я не видел.
Я завернул пистолет в непромокаемый чехол и втиснул в кобуру. Конечно, вернее было спрятать его в карман парусиновой куртки и задернуть молнию, как я поступал раньше, но я не собирался брать куртку с собой. Во всяком случае, я не был уверен, что скоро не сниму ее: переживания ночи так вымотали меня, что даже вес куртки, стесняющий, к тому же, движения в воде, мог поставить под вопрос успех предстоящего путешествия на берег. Доплыву или пойду ко дну? Ведь по своей беспечности я забыл еще об одном пустячке — взять надувной спасательный жилет.
Я кое-как стянул с себя куртку и, свернув ее, сунул под мышку. Ветер сразу же пронзил ледяным холодом, но теперь мне было не до него. Я подполз к краю рубки, соскользнул по лесенке вниз, крадучись пробрался под иллюминаторами, быстро взглянул вперед — излишняя предосторожность, ибо ни один человек в здравом уме не вылез бы сейчас на палубу без необходимости — бросил куртку за борт, перемахнул через корму, опустился на вытянутых руках и, удостоверившись, что не попаду под гребной винт, разжал пальцы.