— В конце улицы стоит закрытая синяя машина, — продолжал он. — Моя. И я в ней уеду. По пути к автомобилю я разобью все телефоны-автоматы. Если, дойдя до машины, я увижу вас у этой раскрытой двери, девушка мне больше не понадобится. Понятно?
— Понятно! Но если вы ее предательски убьете, вам не уснуть спокойно до самой смерти. Это вы и сами понимаете!
— Понимаю, — сказал он, продолжая пятиться к двери.
Я отвернулся. В этот момент де Грааф привстал и, вынув носовой платок, приложил его к ране на лбу, значит, он сам мог о себе позаботиться.
Я снял руку с шеи Гудбоди, отобрал у него пистолет, вытащил наручники и сковал его руки с руками мертвецов. Потом я прошел мимо Гудбоди и помог ослабевшему де Граафу подняться и сесть в кресло. Затем оглянулся на Гудбоди, смотревшего на меня с искаженным от ужаса лицом. И когда он заговорил, его глубокий голос сорвался почти на истерический крик:
— Вы не посмеете оставить меня здесь, в таком положении!
Я взглянул на массивных мертвецов, к которым он был прикован наручниками, и холодно заметил:
— Никто не мешает вам взять их под мышку и уйти!
— Именем Господа Бога, Шерман…
— Вы вздернули Астрид Лемэй на крюке! — перебил я. — Я обещал ей, что помогу выбраться на правильный путь, и вы вздернули ее за это! Мэгги вы закололи вилами… Мою Мэгги! Вы и Белинду собирались вздернуть на крюке! Мою Белинду! Судя по всему, вы обожаете смерть — так наслаждайтесь ею для разнообразия в непосредственной близости! Я уверен, что она доставит вам огромное удовольствие. — Я подошел к открытой двери, а потом, обернувшись, добавил: — Если Белинде будет суждено погибнуть, я сюда вообще не вернусь!
Тот застонал, как раненое животное, и, содрогаясь от страха и отвращения, посмотрел на два трупа, державших его в плену.
Я приблизился к двери и выглянул. Внизу, на тротуаре, лежало поверженное тело Труди, но я почти не смотрел на нее. Я увидел, как Ван Гельдер подвел Белинду к машине. Прежде, чем сесть в нее, он поднял голову и посмотрел в мою сторону. Увидев меня, он кивнул и открыл дверцу.
Я подошел к де Граафу и помог ему подняться с кресла и подойти к выходу. Уже находясь у самой двери, я повернулся и посмотрел на преподобного. Его глаза казались остекленевшими на обезумевшем от страха лице, из горла вырывались какие-то хриплые звуки. Такой вид бывает у человека, который заблудился в темном и страшном лабиринте кошмаров и ужасов, которого преследуют дьяволы ми преисподней, и который понимает, что спасения для него больше нет.
Глава 14
Вечерняя темнота нависла над улицами Амстердама. Дождь был колким и редким, но из-за пронизывающего ветра казалось еще холодней, чем на самом деле. Среди рваных туч поблескивали первые звезды. Луна еще не взошла. Я сидел за рулем «опеля», стоявшего возле телефонной будки, и ждал де Граафа. Вскоре тот вышел из будки, прикладывая платок ко лбу, из которого все еще сочилась кровь, и сел в машину. Я вопросительно взглянул на него.
— Через десять минут район будет оцеплен. А когда я говорю оцеплен, это значит, что никому не удастся выбраться. Полная гарантия. — Он снова приложил платок ко лбу. — Но почему вы так уверены, что…
— Он обязательно будет там! — Я включил мотор, и машина тронулась. — Во-первых, он решит, что это — последнее в Амстердаме место, где нам взбредет в голову его искать. Во-вторых, сегодня Гудбоди переправил туда героин с Хайлера. Наверное, в одной из больших кукол. В его машине возле замка куклы не оказалось. Значит, он наверняка оставил ее в церкви. У него просто не было времени везти ее куда-либо еще. Кроме всего прочего, в церкви наверняка хранятся немалые запасы — целое состояние. Ван Гельдер — это не Гудбоди и не Труди. Он играет в опасную игру не ради удовольствия, а ради наживы и не собирается ее упускать, эту груду леденцов…
— Леденцов?
— Прошу прощения, денег. Возможно, там зелья на миллионы долларов.
— Ван Гельдер… — Де Грааф медленно покачал головой. — Просто не верится. Такой человек! С великолепным послужным списком!
— Приберегите ваше сочувствие для его жертв! — сказал я грубо. Я не собирался говорить таким тоном с раненым человеком, но я и сам был ранен. Я даже не мог сказать с уверенностью, чья голова была в более плачевном состоянии — де Граафа или моя. — Ваш Ван Гельдер хуже любого из них. По крайней мере, стоит сознаться, что разум Гудбоди и Труди находился в таком извращенном и болезненном состоянии, что они уже не отвечали за свои поступки. Но Ван Гельдер — совершенно другое дело. Зло он творит хладнокровно и ради денег. Он знал всю механику дела, как вел себя его дружок Гудбоди, но он на все смотрел сквозь пальцы. И если бы его не раскрыли, он никогда не помешал бы Гудбоди развлекаться со смертью. — Я взглянул на де Граафа, и в голове у меня мелькнула одна мысль. — Вы знали, что его жена и брат погибли в автомобильной катастрофе?
Де Грааф ответил не сразу.
— Вы думаете, это не был несчастный случай?
— Да. Правда, мы никогда не докажем, но готов поспорить на свою пенсию, что все это дело было подстроено. Брат его жены — опытный офицер службы безопасности — видимо, узнал про него слишком многое, а его жена стояла между ним и Труди. В то время Труди, видимо, еще не проявилась во всей своей прелести. Я убежден, что Ван Гельдер — расчетливый и хладнокровный делец, совершенно беспощадный и абсолютно лишенный того, что называется нормальными человеческими чувствами.
— Вы не доживете до пенсии, — мрачно пошутил де Грааф.
— Возможно.
Мы свернули на улицу, ведущую к церкви Гудбоди, и там увидели синюю полицейскую машину. Проехав мимо нее, мы остановились перед входом в церковь и вошли. По ступеням, навстречу нам, спускался сержант полиции. Если на него и произвел впечатление вид двух раненых мужчин, то он отлично это скрыл.
— Ничего и никого, сэр! — доложил он. — Мы даже поднимались на колокольню.
Де Грааф повернулся я посмотрел на синюю машину.
— Если сержант Гроппиус говорит, что там никого нет, значит там действительно никого нет. — Помолчав, он добавил: — Ван Гельдер — умнейший человек. Теперь я в этом уверен. Его нет в церкви, нет в доме Гудбоди. Мои люди держат под наблюдением оба берега канала и улицу. Значит, его вообще нет в этом районе. Он где-то в другом месте…
— Он где-то в другом месте, но рядом, — возразил я. — Если мы не найдем его в ближайшее время, сколько времени вы сможете держать оцепление?
Пока не обыщем и не перевернем все дома на этой улице. Часа два, может, три…
— А потом он смог бы уйти?
— Смог бы, если бы действительно скрывался здесь.
— Он здесь! — заявил я уверенно. — Сегодня суббота и уже вечер. В воскресенье рабочие придут на стройку?
— Нет.
— Значит в его распоряжении тридцать шесть часов. Сегодня вечером или даже завтра вечером он сможет сойти вниз и уйти.
— О, Боже, как болит голова] — Де Грааф снова приложил платок ко лбу. — Ну и тверда же рукоятка пистолета! Боюсь, что…
— Он здесь, но не внизу, — продолжал я терпеливо. — А обыскивать дома — только терять время. И я уверен, что он не нырнул в канал и не отсиживается под водой — он давно бы там захлебнулся.
— Так где же он, черт возьми!?
Я задумчиво посмотрел наверх, на темное небо, по которому стремительно неслись тучи. Де Грааф тоже поднял голову. Призрачный силуэт уходящего ввысь крана, казалось, достигал туч. Конец его массивной стрелы терялся в темноте. Мне всегда казалось, что в огромном кране есть что-то угрожающее и жуткое, а нынче вечером он выглядел еще более мрачным и зловещим.
— Ах, вот оно что! — прошептал де Грааф. — Ну, конечно, конечно!
Я сказал:
— В таком случае, мне лучше подняться.
— Но ведь это же безумие! Настоящее безумие! Посмотрите на себя, взгляните на свое лицо! Вы ранены, плохо себя чувствуете.
— Я совершенно здоров!
— Тогда я иду с вами, — решительно заявил де Грааф.
— Нет.
— У меня есть молодые здоровые полицейские, которые…
— Вы не имеете морального права посылать на подобное дело ни одного из ваших. И не спорьте со мной. Я отказываюсь от такой помощи. К тому же, нельзя действовать прямолинейно и открыто… Здесь нужно аккуратно, тайком или вообще никак.