Но Суворов не отдалился от «нижних чинов», не замкнулся в узком кастовом, кругу. Его тянуло узнать этих неведомых людей, одерживавших с Петром I и с Минихом столь славные победы и так покорно подставлявших свои спины под палку любого офицера. Суворов сызмала привык общаться с простым народом. В нем не было презрительного высокомерия выросших в хоромах дворян, до зрелых лет полагавших, что хлеб растет на полях в готовом виде. Изнеженность и праздность были ему непривычны и не привлекали его. Он охотно общался с «солдатством». Несомненно, что отличавшее его впоследствии уменье подойти к солдату, вдохновить и увлечь за собой во многом проистекало от этого длительного соприкосновения с солдатской массой. В процессе своего сознательного сближения с солдатами Суворов сам подвергся сильному влиянию солдатской среды. Будучи по натуре глубоко народным, он всем существом откликался на многие взгляды и обычаи, которые были присущи русскому солдату. Здравый смысл, грубоватый юмор, уменье довольствоваться малым, мужество, лишенное театральных эффектов — все эти и им подобные свойства подхватывались на лету Суворовым, во многом определяя его нравственную физиономию. Тогда же, вероятно, у него начало складываться убеждение в необходимости применения такой боевой тактики, которая бы наиболее отвечала национальным особенностям русского солдата: энергии, храбрости и выносливости.
Но все-таки он оставался для солдат дворянином, хотя и несравненно более близким и понятным, чем другие начальники. С высшими дворянами, своими сослуживцами, он не сближался. Почти каждый из них имел свою квартиру, шикарный выезд, ливрейных слуг. Что было делать в этой обстановке провинциальному капралу из среднепоместных дворян, не имеющему ни денег, ни титулов, а главное, не расположенному к подобному образу жизни?
Время, которое его сотоварищи проводили за картами и вином, он проводил за книгами. Суворов занимался дома и в полковой школе. Не пренебрегал он и полковой службой, неся дежурства, аккуратно посещая ученья, работая в казарме.
Однако, следует опровергнуть распространенный взгляд, будто Суворов постоянно стремился вынести на себе все тяготы «солдатской лямки». Мы видели, что Суворов не преминул воспользоваться основными привилегиями, которые давало дворянское происхождение: возможностью проживать на частной квартире и распоряжаться крепостными «для услуг». При передвижениях полка он иногда двигался не походным порядком, а отдельно, на перекладных; в Москве, во время командировки, он, вместо тяжелой караульной службы, которую нес полк в городе, устроился на дежурство в «Генеральный сухопутный гофшпиталь» и проводил там по нескольку недель (однажды — восемь недель, не сменяясь, вопреки правилам)[5].
Вполне естественно, что молодой Суворов ограничивал свое «спартанство» и непрочь был обеспечить себе досуг и некоторые удобства: ничего полезного он не мог вынести ни из караулов, ни из редких строевых учений, лишенных обычно боевого характера и сводившихся к «метанию ружьем», к перестроениям и церемониальному маршу. Обуреваемый в мечтах своих страстным стремлением к военному подвигу и славе, он дорожил временем для занятий. Все же, по сравнению с остальными своими сверстниками, Суворов был гораздо более ревностным служакой: все основные обязанности — строевые и нестроевые — он, как правило, исполнял аккуратно и добросовестно[6].
Благодаря этому он был в полку на хорошем счету. В конце 1749 года, то есть через два года по прибытии в полк, он был произведен в подпрапорщики, а в 1751 году — в сержанты. Высокое мнение начальства сказалось и в том, что с первых месяцев своей службы Суворов начал получать почетные командировки. В мае 1748 года он был включен в сводную команду Преображенского и Семеновского полков для торжественного «провожания» военного корабля в Кронштадте, неоднократно бывал командирован в Москву.
Характерно, что даже ценившие Суворова начальники, а тем более его сотоварищи, относились к нему с некоторым недоумением. Им казались странными его пристрастие к солдатам, его демократические приемы; непонятны были и прилежание в занятиях и добросовестность в службе. Среди разгульных гвардейцев он был какой-то белой вороной. «Чудак», — пожимали плечами юные дворяне, и полковое начальство втайне соглашалось с ними.
В 1750 году Суворов был назначен бессменным ординарцем к одному из первых лиц в полку, члену полкового штаба, генерал-майору Соковнину. Последовавшее вскоре производство в сержанты было, сколько можно судить, по инициативе последнего. Соковнин же выдвинул кандидатуру Суворова для посылки за границу в качестве курьера с депешами. Этого было нетрудно добиться благодаря знанию Суворовым иностранных языков. Когда выяснилось, что первоначально намеченный к посылке офицер заболел, послали Суворова. Командировка длилась с марта по октябрь 1752 года; Суворов посетил Вену и Дрезден. Он с интересом осматривал чужие страны, но, находясь впервые на чужбине, остро осознал, как дорога ему его темная, многострадальная родина. Как-то он повстречал в Пруссии русского солдата. «Братски, с истинным патриотизмом расцеловал я его, — вспоминал об этом впоследствии Суворов, — расстояние состояний между нами исчезло. Я прижал к груди земляка». Сквозь расплывчатые контуры молодого сержанта в этой сцене уже проглядывает будущий полководец, за которым охотно шли солдаты, видя, что перед лицом служения родине для него не существует «расстояния состояний».
Время шло, а Суворов все не получал производства в офицеры. Служебную репутацию он имел хорошую, так что единственную причину этого можно видеть в существовавшей тогда общей медлительности производства: многие дворяне дожидались офицерского патента по десяти-пятнадцати лет. Имело значение и то, что он поздно начал свою службу. Иные сверстники Суворова в то время были уже генералами: Румянцев получил генеральский чин на двадцать втором году жизни, Н. Салтыков — на двадцать шестом, Репнин — на двадцать девятом и т. д. Суворов, конечно, очень досадовал на необходимость столь длительного пребывания в безвестности. Впоследствии, когда он «взял реванш», обогнав всех этих блестящих генералов, он удовлетворенно говорил:
— Я не прыгал смолоду — зато теперь прыгаю.
Верный своему правилу извлекать из всего пользу для своей военной деятельности, он продолжал знакомиться с солдатской жизнью и все больше заимствовал из нее такие черты, которые в будущем сделали его единственным в своем роде «генералом-солдатом».
Наконец, в 1754 году — через шесть с лишним лет после прибытия в полк — Суворов был произведен в поручики. 10 мая того же года последовало назначение его в Ингерманландский пехотный полк.
Мы уже отмечали, что образ жизни Суворова, его замкнутость, строгое соблюдение выработанных им для себя правил создали ему и в Семеновском полку репутацию «чудака». Однако внимательный наблюдатель без труда мог заметить, что этот тщедушный, странный молодой человек представляет собою неординарную личность. Ближайшее начальство Суворова, капитан его роты, неоднократно говорил о нем:
— Этот чудак сделает что-нибудь чудное.
БОЕВОЙ ДЕБЮТ
В Ингерманладском полку Суворов провел два года. Службе он отдавал мало времени; серые полковые будни с кое-как проводимыми ученьями, с неизбежно следовавшими за ними экзекуциями, с мелкими дрязгами господ офицеров — все это претило ему. Он предпочитал числиться в отпуску и жить в родной деревне. Иногда, послушный отцовской воле, он помогал Василию Ивановичу в хозяйстве, вел хлопоты в «присутственных местах». Но попрежнему он пользовался каждой свободной минутой, чтобы продолжать свое самообразование: изучал историю, инженерное и артиллерийское дело, уделял много времени литературе. В этот период Суворов перечел произведения лучших писателей и поэтов того времени и на протяжении всей дальнейшей жизни охотно цитировал их. В процессе чтения он нередко делал выписки. «Я верю Локку, — говорил он, — что память есть кладовая ума; но в этой кладовой много перегородок, а потому и надобно скорее все укладывать, куда следует».
5
Между прочим, надо полагать, что опыт этих дежурств обусловил последующую нелюбовь Суворова к госпиталям и лазаретам, в которые он приказывал помещать только безнадежных.
6
В качестве примера стоит вспомнить известный эпизод с рублем, подаренным ему Елизаветой Петровной, который Суворов отказался принять, так как Караульный устав запрещал часовым брать деньги.