Это был рискованный план, однако австрийцы еще больше увеличили заложенный в нем элемент риска. Суворов был настолько озабочен полным незнакомством с условиями нового театра войны, что послал набросанный им план на консультацию Готце и в то же время потребовал прикомандирования к нему нескольких офицеров австрийского генерального штаба, хорошо знающих местность. К нему прибыли девять офицеров во главе с подполковником Вейротером, сразу принявшим на себя функции стратегического воротилы. Ответ Готце был получен Суворовым уже после выступления. Австрийский генерал соглашался с диспозицией похода, но рекомендовал внести в нее ряд поправок: место соединения он выносил от Глариса к Эйнзильдену и Швицу, куда намеревался продвинуть свои войска, подтянув туда же 5 тысяч человек из корпуса Римского-Корсакова и отряды Линкена и Елачича. Полагаясь на опыт Готце в Швейцарии, Суворов одобрил его коррективы и поручил Венротеру составить окончательную диспозицию.
Новый вариант плана чрезвычайно увеличивал трудности: своевременное соединение отдельных колонн, разобщенно движущихся из далеко отстоящих точек, было трудно исполнимо по условиям местности; кроме того, этот замысел как бы предполагал совершенное бездействие мощного противника, в виду которого должны были происходить все передвижения.
Но как бы ни был рискован и трудно выполним план кампании, неукротимая решимость полководца и доблесть солдат могли восполнить его недостатки. Исход швейцарского похода мог быть совсем иным, если бы не дальнейшая цепь неожиданностей.
Австрийцы снабдили Суворова неправильной информацией о расположении французов и об их численности (Готце сообщил, что у Массены 60 тысяч человек, а на самом деле их было 84 тысячи).
Что еще хуже, весь план, как вскоре выяснилось, был построен на грубейшем незнании топографии края: Готце указывал, что из Альторфа в кантон Швиц идет вдоль Люцернского озера «пешеходная тропинка»; аналогично этому, в разработанной Вейротером диспозиции говорилось: «колонна выступает из Альторфа до Швица и идет тот же вечер 14 миль далее». Между тем никакого сухопутного сообщения между Альторфом и Швицем не существовало. Здесь был тупик. Сообщение поддерживалось исключительно через Люцернское озеро, на котором полностью главенствовала французская флотилия. Это сводило к нулю весь план.
Если Суворову может быть брошен упрек в недостаточно тщательной проверке сведении, то поведение австрийцев, уже долгое время воевавших в Швейцарии, носило откровенно изменнический характер. Недаром барон Гримм несколько позже писал русскому послу в Лондоне, Воронцову: «Я не знаю, чем все это кончится, что с нами будет, но я спрашиваю: сколько французская Директория платит за все это и кому именно?»
И все-таки, вопреки сомнительному стратегическому плану, вопреки заложенной в нем грубой ошибке, суворовские «чудо-богатыри» восторжествовали бы и над врагом, и над коварным союзником, и над альпийскими безднами. Изучение кратковременного, но столь насыщенного событиями швейцарского похода дает достаточно оснований для такого вывода. И если этого не случилось, если поставленные перед походом цели не удалось осуществить и армии пришлось с трудом пробивать себе дорогу из окружения, в этом повинны новые неблагоприятные факторы, новые беды, в изобилии выпавшие на долю русских войск.
Пресловутое суворовское «счастье» решительно покинуло на этот раз измученного, преданного союзниками и собственным императором полководца. В этом была своя глубокая закономерность. Война 1799 года не могла закончиться победой Суворова. Его гений и изумительные боевые качества воодушевленных им солдат могли еще не однажды склонять на свою сторону военную фортуну. Но за плечами Суворова стояли монархическая Россия и Австрия, стоял тяжкий реакционный режим, который должен был проявить свое бессилие перед идеями великой французской революции и несомыми ею экономическими изменениями. Правда, это было уже не «освободительное движение человечества» (Сталин) периода расцвета революции. Оно было отравлено восторжествовавшей после 9 термидора буржуазной контрреволюцией. Но все же обездоленным массам мерещился на остриях штыков французских солдат прежний лозунг: «Мир хижинам, война дворцам» — и казалось, что эти штыки помогут им по-новому устроить их жизнь.
В этом была сила республиканских армий, их преимущество над метавшимся в узах феодального режима, но крепко прикованным к нему Суворовым. Только когда французская революция была задушена наполеоновской реакцией, когда французские знамена перестали быть средоточием общих надежд и власть французов из источника нового свежего социального порядка сделалась ярмом для других наций, только тогда созрели предпосылки для их поражения.
Поэтому не то удивительно, что Суворов не осуществил оккупацию Парижа. Удивительно то, что он так успешно сражался против республиканцев, начальствуя над людьми, которыми не двигали никакие социальные идеи, которые были в своей отчизне бесправными и забитыми и в которых он сумел все же разжечь такое чувство воинской доблести и доверия к полководцу, что их героизм оказывался выше гороизма их противников.
Из числа французских крепостей, продолжавших оказывать в Италии сопротивление, наиболее сильной была Тортона. Поражение французов под Нови лишило гарнизон этой крепости почти всякой надежды на освобождение. Тем не менее, Тортона не сдавалась. Осада принимала затяжной характер, и Суворов в нетерпении начал приготовления к штурму. Тогда комендант крепости предложил заключить перемирие на двадцать дней с условием, что если до конца этого срока французская армия не явится на выручку Тортоны, крепость капитулирует на почетных условиях. Суворов рассчитал, что пробитие брешей в толстых казематированных постройках крепости отнимет тоже немалый срок и, дабы избежать потерь, принял предложенные условия. Конвенция была заключена 22 августа.
Выяснив неизбежность швейцарского похода, Суворов не счел возможным терять время под Тортоной.
За три дня до истечения срока конвенции, 7 сентября, русские войска двинулись к Сен-Готарду. Но в тот же день под Тортоной показались колонны французов, шедшие на освобождение крепости. Хотя формально фронт в Италии держала уже исключительно австрийская армия, хотя в Швейцарии австрийцы показали пример вероломства, Суворов, не задумываясь, приказал повернуть обратно. Увидев возвратившиеся русские корпуса, Моро снова отступил в горы. Тортона в назначенный день сдалась австрийцам, но русские потеряли несколько дней. Вместо 7-го они окончательно выступили 10-го, и эти три дня как нельзя лучше сумел использовать в Швейцарии Массена.
Французский главнокомандующий основал свой план на том, чтобы разбить Римского-Корсакова и Готце до появления Суворова. Фельдмаршал проник в его замыслы. Он убедился уже, что имеет дело с необычайно решительным противником, использующим каждый благоприятный шанс. Суворов более не повторял излюбленного им когда-то желчного афоризма Канта: «Всякий француз есть прирожденный танцмейстер». Он уважал отвагу и энергию французов и поэтому отлично уяснял, какой опасности подвергаются союзные войска в Швейцарии. В одном письме, отправленном в августе из Асти, он прямо писал: «Не ручаюсь, как пройду через горло сильного неприятеля только с 12 тысяч. Там русских 33 тысячи; хорошо хоть бы довести до 60 тысяч по малой мере. Мне надобно туда верные 100 тысяч»[60].
Рыцарское возвращение к Тортоне отняло три дня, Суворов решил возместить их быстротой марша. За пять суток его войска прошли 150 верст и прибыли в город Таверно, у подножия Швейцарских Альп. По договоренности с. Меласом, русские должны были получить здесь двенадцатидневный запас продовольствия и 1430 мулов, на которых предстояло везти в горах вьюки и артиллерию. Ни того, ни другого австрийцы не приготовили.
Суворов пришел в неистовство. «Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти, — писал он Растопчину и с горькой иронией добавлял, — но я не живописец». Он разослал курьеров к Меласу, к Павлу, к австрийскому императору, возмущался «двусмысленными постыдными обнадеживаниями» своих союзников, негодовал, что «Тугут везде, а Готце нигде». У него все сильнее крепла мысль, которую он через полгода высказал Фуксу: