В самом деле: из лесу сломя голову бежали пешие и конные. Великий визирь приказал подать боевого коня, с трудом сел в седло и поскакал к лесу. Навстречу ему катилась обезумевшая, ничего не понимавшая от страха, беспорядочная многотысячная толпа.
Великий визирь пробовал было уговаривать беглецов, подымал над головой Коран, именем пророка заклинал остановиться, но никто не хотел его слушать. Конь визиря не мог прорезать эти толпы, его повернули назад. Великий визирь несколько десятков сажен бежал назад, увлеченный этим потоком. Наконец он как-то смог осадить коня. В стороне от главного потока беглецов он увидал два орудия. Артиллеристы, видимо, только что переправились через Рымник и спокойно следовали к месту боя, не зная о случившемся. Великий визирь приказал юз-баши,[62] командовавшему ими, стрелять в бегущих.
Артиллеристы послушно сняли орудия с передков, но, пока они заряжали, ездовые обрубили постромки и бросились наутек. Тогда и орудийная прислуга последовала их примеру.
Из лесу бежали все новые и новые толпы, как бурно волнующиеся, рассвирепевшие морские волны. Всюду царили смятение и ужас. Это был настоящий кыямет.[63]
Тогда великий визирь понял, что так угодно Аллаху. Кое-как пересел он в коляску. Его телохранителя уже не раз отбивали поползновения беглецов-пехотинцев завладеть лошадьми великого визиря.
– Башине язылы иди![64] – покорно повторял великий визирь, прижавшись в угол коляски. – Башине язылы иди!
Он так боялся погони, что, когда с немногочисленными счастливцами, уцелевшими от стотысячной армии, переправился по мосту через реку Бузео, велел сжечь за собою единственный мост, не заботясь о том, что будут делать на том берегу его разбитые, бегущие без оглядки войска.
Глава девятая
Измаил
Почитаю Измаильскую эскаладу города и крепости за дело, едва ли еще где в истории находящееся.
Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, чем Измаил.
I
Главная квартира командующего Дунайской армией светлейшего князя Потемкина сияла огнями. К ярко освещенному дворцу то и дело подъезжали кареты, коляски, брички, полковые кибитки. Сегодня у светлейшего был очередной бал, – не для тесного круга избранных, а для всей знати, которая жила в Яссах, возле ставки главнокомандующего, в надежде на княжеские милости.
В густой темноте ноябрьского вечера ярко горели смоляные факелы, освещая подъезжавших гостей. Расторопные лакеи и гайдуки помогали приезжавшим всходить на высокое крыльцо.
Шуршали шелка нарядных дам, блестели раззолоченные мундиры, ордена и ленты военных, мелькали разноцветные фраки иностранцев.
Гости торопливо взбегали по высоким ступенькам, прислушивались: не гремит ли уже роговая музыка, не началось ли представление, не опоздали ль они? Но в княжеских покоях было тихо, только журчали фонтаны да слышался приглушенный шепот гостей.
Все было готово к балу, – музыканты сидели на своих местах, черноглазый капельмейстер Сарти листал ноты, посматривая назад, на ту дверь, откуда должен был появиться светлейший. Из-за атласного занавеса выглядывали голые ноги балетных танцовщиц.
Гости сидели, стояли, осторожно, на цыпочках, переходили по мягким коврам от одной группы к другой.
Вот проковылял толстый неуклюжий секретарь Светлейшего Попов. Его широкоскулое, татарское лицо было чем-то озабочено. Вот, держа золотой поднос, на котором стояла чашка с любимыми кислыми щами светлейшего – Потемкин выпивал их в день до пятнадцати бутылок, – пробежал лакей, и все смотрели ему вслед. Смотрели на массивную золоченую дверь княжеской приемной, где в ожидании звонка стояло несколько адъютантов.
Светлейший как ушел после обеда к себе в спальню, так и не выходил оттуда. Гости строили всевозможные догадки, сплетничали.
Генеральские жены шушукались, осматривая и критикуя наряды племянниц светлейшего, и старались угадать, которая из них сегодня является любовницей князя. Или, может быть, уже все они надоели и Потемкин поэтому скучает? А вдруг он обратит внимание на кого-либо другого?
Подагрические пожилые генералы вспоминали, что у светлейшего последнее время что-то побаливала нога. Уж не это ли? Но хирурги Массо и Лонсиман были среди гостей, – значит, что-то другое, не нога.