20 августа турецкие суда внезапно напали на стоявшие неподалеку от Очакова фрегат «Скорый» и бот «Битюг», которые дожидались недавно спущенных и еще не вооруженных корабля «Владимир» и фрегата «Александр» для провода их в Севастополь. Несмотря на большое превосходство сил противника, русские суда после 6-тичасового боя сумели под выстрелами очаковской крепости прорваться в Лиман и ушли к Глубокой пристани — форпосту Херсона.
Война началась. Эта война вошла в историю под именем Второй русско-турецкой войны. Она и была таковой в царствование Екатерины Великой. Но для России это была седьмая за сто лет война за выход к Черному морю. И, как оказалось, решающая. Выдающиеся победы русской армии и молодого Черноморского флота поражают воображение. Но, как ни странно, именно эта победоносная война послужила поводом к обвинениям главнокомандующего Потемкина в бездарности. Ответ на эти обвинения дал в 1893 г. замечательный русский военный историк Д. Ф. Масловский, по инициативе которого началось издание четырех томов архивных документов, характеризующих деятельность Потемкина в войне 1787—1791 гг. Масловский скоропостижно скончался, подготовив первый том. Его работу продолжил другой выдающийся военный историк академик Н. Ф. Дубровин.
«Блестящие эпизоды подвигов Суворова во вторую турецкую войну 1787-—1791 годов составляют гордость России,— писал Масловский в предисловии к первому тому.— Но эти подвиги (одни из лучших страниц нашей военной истории) лишь часть целого; по оторванным же отдельным случаям никак нельзя судить об общем, а тем более делать вывод о состоянии военного искусства... Вторая турецкая война, конечно, должна быть названа «потемкинскою». Beликий Суворов, столь же великий Румянцев занимают в это время вторые места». Масловский подчеркнул, что выводы о бездарности Потемкина, как полководца, ненаучны! Они сделаны «без опоры на главнейшие материалы». Документы свидетельствуют, что «Потемкин имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий войск на полях сражений (и прибавим от себя — на сущность боевых действий флота.— В. Л.)... Потемкин в эту войну является первым главнокомандующим нескольких армий, оперировавших на нескольких театрах». Потемкин дает и первые образцы управления этими армиями и флотом общими указаниями — «директивами» [76].
Сражения Второй турецкой войны выигрывали генералы и адмиралы Текелли, Нассау-Зиген, Алексиано, Дерфельден, Гудович, Рибас, Герман, Каменский, Кутузов, Репнин и первые из первых — Суворов и Ушаков. Но замысел кампаний, группировка сил и направление ударов разрабатывались Потемкиным, твердо руководившим операциями армии и флота на обширнейшем пространстве от Кубани до Дуная. Потемкин обладал даром вызывать у своих подчиненных не только инициативу, но и максимум напряжения сил для достижения поставленной цели. Он опередил свое время и не был понят современниками, привыкшими видеть полководца во главе армии на поле сражения.
Офицерский крест за взятие Очакова
Критики Потемкина обвиняют его в затягивании войны, неумении пользоваться победами. Они забывают, что война, развязанная Портой, оказалась для России войной с европейской коалицией. Через год после ее начала Швеция открыла боевые действия в Финляндии и на Балтийском море. В конце 1789 г. Пруссия, заключив союз с Польшей, заняла угрожающее положение на западных границах России. Пруссию поддерживала Англия. Все эти факторы должен был учитывать Потемкин. Россия с честью вышла из
тяжелого положения. Заслуги главнокомандующего в победоносном завершении войны невозможно отрицать. Критикам Потемкина следовало бы вспомнить, что многие войны велись и оканчивались совсем не так, как задумывались. Вспомним поход Карла XII или поход Наполеона в Россию, закончившиеся катастрофами. И все же и Карл, и Наполеон -— великие полководцы. А Потемкин, не сделавший ни одной ошибки, образцово проведший войну в труднейшей международной обстановке, добившийся всех поставленных стратегических целей, — по мнению строгих критиков, не является полководцем. Поистине, нет пророка в своем отечестве!
С самого начала войны Потемкину предстояло решить вопрос: где противник нанесет главный удар. Ведь для турок, имевших подавляющее превосходство на море, не составляло труда высадить десанты в Крыму или на Кубани. Но Потемкин еще до разрыва сделал вывод о том, что противник нанесет первый удар в районе Очакова. Опираясь на свой мощный форпост, имея сильный флот, противник должен был попытаться уничтожить Херсон — главную базу Черноморского флота. Херсон прикрывался на даль-них подступах крепостью Кинбурн — важным стратегическим пунктом, возведенным на песчаной косе напротив Очакова. Именно этот боевой участок Потемкин поручил Суворову. Еще до получения официального объявления войны, Потемкин писал ему в Херсон: «Из письма Вашего к Попову, я видел, сколько Вас тяготят обстоятельства местных болезней. Мой друг сердешный, ты своей персоной больше десяти тысяч. Я так тебя почитаю и, ей-ей, говорю чистосердешно. От злых же Бог избавляет, Он мне был всегда помощник. Надежда моя не ослабевает, но стечение разных хлопот теснит мою душу» [77]. В письме говорится далее о мерах по борьбе с болезнями в Херсоне и о необходимости скрывать от живущих там иностранцев число больных. Потемкин просит Суворова «узнать, что слышно в Очакове. О сем проведать можно чрез обыкновенно посылаемого из Кинбурна». Письмо помечено 20 августа. Год (как и на большинстве писем Потемкина) не проставлен. Историки давно знают это письмо, опубликованное еще в начале XIX в. Они относили его то к 1787, то к 1788 г.
Внимательное прочтение письма заставляет отнести его к самому кануну войны [78]. Именно тогда Суворов находился в Херсоне, а 20 августа 1788 г. пребывал в Кинбурне. Именно тогда в Херсоне было много иностранных купцов. С началом войны иностранцам было приказано покинуть район военных действий. Да и зачем было Потемкину в 1788 г. просить Суворова посылать в Очаков разведчика из Кинбурна, если он сам находился под стенами крепости и засылал туда лазутчиков, стараясь убедить турецкое командование в бесполезности сопротивления. Восхищенный боем фрегата «Скорый» и бота «Битюг», Суворов в ответ на ободрительное письмо Потемкина признался в своей «мечте»: послать Севастопольский флот под Очаков и вместе с имевшимися на Лимане военными судами блокировать крепость с моря. Сухопутным войскам —- двинуться на Очаков: если противник будет сопротивляться — разобьем, если спасется бегством — «наши руки развязаны». Но Потемкин, располагая надежными сведениями о мощи турецкого флота, не разделял оптимизма своего подчиненного. Он потребовал приготовиться к активной обороне. 28 августа, сообщая в письме Екатерине о том, что все готово к отражению нападения, Потемкин не скрыл от нее трудностей:
«Я защитил, чем мог, Бугскую сторону от впадения. Кинбурн перетянул в себя почти половину сил херсонских.
Со всем тем мудрено ему выдержать, если разумно поступят французы — их руководители. И во время сражения фрегата их были артиллеристы на шлюбках бомбардных. Сии злодеи издавна на нас целят. Как везде поставлено от меня к защите, то тем и оборонятся. Флоту приказано атаковать, чтоб во что ни стало. От храбрости сих частей зависит спасение. Больше я придумать не могу ничего. Болезнь день ото дня приводит меня в слабость. Теперь войски Графа Петра Александровича Румянцева идут сюда к соединению. До лета же армиям наступательно действовать и разделяться нельзя будет, то прикажите ему всю команду: то естли б я занемог, то будет к кому относиться генералам. Хлеба так скудно везде, что и двойной ценою трудно добывать. Вперед же не знаю, что и думать. Я не могу таить от Вас здешних обстоятельств. Дай Бог, чтоб мы додержались до тех пор, как соберемся» [79].
Это личное письмо. Потемкин предельно откровенен и честен: инициатива у противника, имея превосходство на море, ник свободен в выборе места первого удара. Кинбурн, находящийся на косе, открыт для обстрела и с Лимана, и с моря. Удержать его очень трудно. Вся надежда на действия Севастопольского флота, которому приказано: «Атаковать неприятеля и во что бы то ни стало сразиться. Естьли б случилось и погибнуть, то чтобы сие вдвое было туркам чувствительнее».
78
В своих комментариях к письмам А. В. Суворова, изданных в серии «Литературные памятники» в 1986 г. (С. 586—587), я ошибочно отнес это письмо Потемкина к 1788 г.