3 октября Суворов узнал, что отходивший из-под Варшавы Ферзен, перейдя Вислу, сразился с Костюшко при Мацейовицах. После 7-мичасового боя поляки были разгромлены: тяжело раненный Костюшко и пять генералов попали в плен. Победителям досталась вся артиллерия. Суворов был готов к такому повороту событий.
7 октября он выходит из Бреста.
14 октября к нему присоединяется корпус Ферзена.
15 октября при Кобылке авангард Суворова разбивает корпус генерала Мокроновского, отходившего под натиском Дерфельдена к Варшаве.
19 октября к Суворову присоединяется Дерфельден.
24 октября кровопролитным штурмом взята Прага — сильно укрепленное предместье Варшавы на низком правом берегу Вислы. «Сиятельнейший Граф, ура! Прага наша»,— донес Суворов Румянцеву.
29 октября суворовские войска торжественно вступают в столицу. Магистрат Варшавы, спустя несколько дней поднес победителю драгоценную табакерку с надписью: «Спасителю Варшавы». Члены магистрата оценили великодушие Суворова, удержавшего разъяренные штурмом войска за Вислой. Ведь среди штурмовавших были солдаты и офицеры, помнившие апрельскую резню в узких улочках Варшавы.
7 ноября казачьему атаману Ф. П. Денисову сдаются последние польские части во главе с Томашем Вавржецким, сменившим Костюшко на посту главнокомандующего. За вычетом «сидения в Бресте» кампания была закончена в 38 дней, считая со дня первого столкновения с польскими частями.
9 ноября Безбородко сообщает графу С. Р. Воронцову в Лондон о своей беседе с императрицей: «Секретно положено, что по получении формального о Варшаве известия, послать Графу Суворову чин фельдмаршала, так чтоб здесь тогда уже сведали, когда уже после подробной реляции отправлены будут к Графу Румянцеву все награждения... Всего страннее, что Граф Николай Иванович Салтыков не в конфиденции по сим... пунктам и думает еще, что Суворова сделают только генерал-адъютантом; но когда меня спросили, я сказал прямо, что взяв столицу, естьли бы меня не сделали фельдмаршалом, несмотря на старшинство домоседов, я бы счел за несправедливость. Как дело уже решено было, то и неудивительно, что апробовали мои мысли» [213]. 18 ноября генерал П. А. Исленьев привез в Петербург суворовскую реляцию о занятии Варшавы. На следующий день во время торжественного обеда в Зимнем дворце Екатерина провозгласила тост за здоровье «Генерал-фельдмаршала Графа Суворова!»
«Пожалование Графа Суворова, по общей истине дело приличное, сбило с пути всех его старших, их жен, сестер, детей и приятелей»,— сообщил Безбородко в Москву графу А. Р. Воронцову [214]. Отзыв покровителя Радищева весьма характерен: «Чин по делам, а не к персоне».
Бывший фаворит П. В. Завадовский 6 января 1795 г. писал своему другу графу С.Р. Воронцову: «Произведение Суворова в фельдмаршалы кольнуло генералов старее его. Граф Салтыков, князь Репнин, Прозоровский, князь Долгоруков просят увольнения от службы. Граф Салтыков (Иван Петрович.— В.Л.), как горячее наступал, то уже и отставлен; другие то же получат, когда настоять не перестанут. Суворов просвещается в Варшаве. Не перестает блажить. В прочем чудак, но всегда побеждать — есть его жребий, и в войне все его сверстники останутся позади. Правду сказать, они ему не равны ни сердцем, ни предприимчивостью» [215]. Правду сказать, прибавим мы, у Суворова были все основания писать и о Репнине, и о Салтыкове как о своих недоброхотах.
Суворов сам произвел себя в фельдмаршалы своей блестящей кампанией. «Вас могут утешить великодушие и умеренность победителей в отношении побежденных», — писал Йозеф Орловский (бывший комендант Варшавы) находящемуся в плену Костюшко. Широкая амнистия, объявленная повстанцам Суворовым, в неменьшей степени способствовала прекращению кровопролития, чем военные победы. «Все предано забвению,— писал Суворов Румянцеву 17 ноября 1794 г.— В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают». Днем раньше он сообщил Румянцеву важную подробность: «Начальники остававшиеся инсургентов сколько ж меня просили о дозволении продолжать им войну с пруссаками. Я шутил: «Это неприлично». Кабинетной политики не знаю»— прибавил Суворов, не подозревая, что за его спиной кабинетные политики уже вынесли приговор Польше. В разгар военных успехов русского полководца дела на западе шли все хуже и хуже. Французы громят австрийцев, пруссаков, англичан, голландцев, пьемонтцев. Встревоженные успехами республиканцев, объявивших войну всем монархам Европы, берлинский, венский и петербургский дворы договариваются об окончательном разделе Польши. Осведомленный статс-секретарь императрицы Д. П. Трощинский очень точно выразил отношение правящих кругов к действиям Суворова в Польше: «Правду сказать, Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков... отпускает свободно в их домы, давая открытые листы. Вопреки сему посланы к нему прямо повеления, но когда он их получит, много наделает вздору...» [216].
Как личное бесчестье расценил Суворов арест и содержание в заключении руководителей варшавского восстания: «Они хорошо содержатца, но мой пароль тем не содержан; в нем забытие прежнего — и они вольны. Стыдно России их бояться, ниже остерегатца... Пора им домой»,— писал он Хвостову 17 марта 1795 г. Суворов сознавал, что на границах России возник источник постоянной напряженности,, опасный плацдарм для вторжений с запада. Война 1812 года подтвердила его опасения. Наполеон, играя на национальных чувствах поляков, увлек их в поход на Москву, заставив умирать (как и в Испании) за чуждые им интересы.
Соглашение о третьем разделе Польши было подписано Австрией, Пруссией и Россией 15 (26) октября 1795 г. К этому времени обострились отношения с прусским королем. Получив основную часть польских земель с Варшавой, Фридрих Вильгельм II вероломно заключил сепаратный мир с французами, Он уступил им небольшие прусские владения за Рейном и вышел из игры, резко нарушив соотношение сил в Европе. Пройдет десять лет, и разгромленная наполеоновской империей Пруссия едва не исчезнет с карты Европы, как Польша, как другие государства, уничтоженные диктатором.
Екатерина отчетливо видела перспективы развития международной обстановки и стремилась обезопасить границы России. Так, в 1796 г. она была вынуждена направить в Закавказье значительные силы, чтобы дать отпор захватнической политике персидского правителя Ага Мохаммед-хана, совершившего кровавый набег на Грузию в сентябре 1795 г. Предполагалось, что персидский поход возглавит Суворов, который был отозван из Польши. Императрица устроила торжественную встречу покорителю Варшавы. В некогда принадлежавшем Потемкину Таврическом дворце для Суворова были отведены покои, убранные по приказанию Екатерины в соответствии с его вкусами: все зеркала были завешаны, в гранитной вазе стояла ледяная вода, на полулежали охапки сена для постели генерал-фельдмаршала. 3 декабря Суворов прибыл в столицу и в тот же день был принят императрицей. За семь месяцев до этой встречи в присутствии Екатерины II состоялось венчание дочери Суворова с братом фаворита Николаем Зубовым. Это был «династический брак». Стареющая императрица стремилась усилить группировку Платона Зубова, в руках которого сосредоточилась огромная власть. Ей казалось, что Платон Александрович вместе со своими братьями способен хотя бы отчасти заменить «незаменимого Потемкина». Военной опорой фаворита должен быть стать Суворов.
Следует отметить одну подробность приезда Суворова в Петербург. Путь лежал через Гродно, где жил лишенный короны король Станислав Август. Там же находилась штаб-квартира князя Репнина. Сопровождавший Суворова подполковник П.Н. Ивашев, отличившийся в польской кампании, доверенное лицо фельдмаршала, оставил воспоминания о проезде Суворова мимо Гродно в столицу.
«Фельдмаршал узнал на станции о приготовленной для него... встрече, приказал мне ехать вперед, отклонить все приуготовленные ему почести и явиться от его имени князю Репнину с извинениями, что от сильной боли в ноге он не в состоянии иметь честь быть у него... Репнин отпускает меня с видом сожаления, что фельдмаршал не удостоил его посетить и принять его рапорт, сказав; «Доложите, мой друг, графу Александру Васильевичу, что я старик, двое суток не раздевался, вот как видите, во ожидании иметь честь его встретить с моим рапортом». На 7 версте за Гродно я достиг фельдмаршала. Слова князя Репнина поколебали было его чувствительность, долго размышлял он, не возвратиться ли назад, наконец решился продолжать путь, сказав: «Князь Репнин упражнялся больше в дипломатических изворотах; солдатского мало» [217].