Потемкин не мог не понимать, что на него смотрят, как на нечто фальшивое и временное. Не мог же он объявить, что не фаворит он, а законный муж императрицы. Открытие тайны брака грозило каждому из супругов смертельной опасностью. В одном из писем, присланных из действующей армии во время кампании 1789 г., Потемкин в скупых словах выразил свое кредо: «Ревность и усердие с неограниченным к Вам долгом движут меня на службу... Я христианин, то и слава моя в служении... Ежели бы я мог поднять на рамена тягости всех, охотно бы я себя навьючил, и Вы бы увидели нового Атланта» [16]. Он и поднимал на своих плечах все новые и новые тяготы во славу России и своей государыни.
Екатерина сама отличалась завидной работоспособностью, играя отнюдь не декоративную роль в управлении. Отдавая почти все время государственным заботам и связанным с ними представительским формальностям, она хотела сохранить для себя лично тепло семейного уюта. С Потемкиным, ставшим открытым соправителем, это было невозможно. Она первой поняла суть этого мучительного противоречия и первой же призналась мужу в своем открытии: «Пожалуй, Батинька, не упомяни же боле ни о чем. Я твоею ласкою чрезвычайно довольна, все пройдет, и моя бездонная чувствительность сама собою уймется, и останется одна чистая любовь» (Письмо от 1775 г.)
Она искренне считала свою склонность к мужчинам — «болезнью сердца» и называла ее слабостью. Но она пыталась на ледяной вершине абсолютной власти быть и оставаться женщиной и притом любящей и любимой. О силе привязанности Екатерины к ее фаворитам свидетельствует то безысходное отчаяние, которое охватило ее после скоропостижной смерти двадцатисемилетнего Александра Ланского в 1784 г. Когда пять лет спустя она неожиданно узнает от своего фаворита Александра Дмитриева-Мамонова о его любви к фрейлине Дарье Щербатовой, она потрясена до глубины души. Она садится за письмо, и из-под ее пера рождаются слова о том, что ложь в любви есть самый страшный грех. В минуту душевных страданий Екатерина обращается за сочувствием к своему мужу — единственному человеку, который понимает ее и любит той высшей любовью, в которой чувствительность (правильнее сказать чувственность) уступила место любви-дружбе, политическому союзу двух душ, призванных историей на первые роли.
Когда же молодой красавец Иван Римский-Корсаков, о котором Екатерина с простодушным восхищением пишет Гримму как об образце античной красоты, называя его «царем Пирром», позволил себе публичный выпад против Потемкина, она приняла этот выпад за личное оскорбление. В письме-отповеди она заявляет Корсакову, что Потемкин обладает редчайшим даром: первым просит за своих врагов! И фаворит-красавец изгоняется из Петербурга, не смея больше показаться на глаза императрице.
Сменявшие друг друга Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Дмитриев-Мамонов (о Зубове мы скажем особо ниже) были фаворитами. Фаворитизм был распространенным явлением не только в России и не только в XVIII в. — веке просвещения. На него всегда смотрели как на своеобразный политический институт. За место фаворита боролись придворные группировки и послы иностранных дворов. В наследственных монархиях при слабых и неспособных правителях (таких, например, как Людовик XV, или испанский король Карл VI, или безвольный, больной датский король Христиан VII) маркиза де Помпадур и мадам Дюбарри, князь Годой и лейб-медик Струензе действительно брали в свои руки управление государством.
Ни один из фаворитов Екатерины не играл самостоятельной роли, кроме Потемкина, а Зубов только потому так возвысился, что уже не было в живых «друга сердечного князя Григория Александровича». Сохранились любовные записочки Екатерины Завадовскому. Как поразительно отличается их тон от подобных писем-записочек Потемкину, дышащих неподдельной страстью. Потемкин — предмет обожания и какого-то самозабвенного поклонения, причина душевных мук. Завадовский — приятная, красивая куколка. Потемкин открывает своей подруге новые политические горизонты. Завадовский постоянно дуется и плачет. С Потемкиным ей всегда (даже после того, как место фаворита заняли другие) интересно, с молодыми
же красавцами уютно, мило и зачастую скучно. Прибавим, что после Завадовского каждый новый фаворит (за исключением Зубова) занимал свое место с согласия и по представлению Потемкина. Но появление Завадовского, рекомендованного императрице Румянцевым, Потемкин пережил очень тяжело. Писем-записочек Потемкина Екатерине того времени сохранилось очень немного. Императрица сжигала их. Сохранившиеся записочки содержат ее ответы или примечания на слова Потемкина и являются двойными письмами.
«Позволь, голубушка, сказать последнее, чем, я думаю, наш процесс и кончится,— пишет Потемкин, очевидно, в конце 1775 г.— Дозволяю, — помечает на полях Екатерина.— Чем скорее, тем луче».
«Не дивись, что я безпокоюсь в деле любви нашей,— продолжает Потемкин.— Будь спокоен,— отвечает императрица.— Рука руку моет». «Сверх безсчетных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце». «Твердо и крепко»,— следует ответ. «Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним для того, что тебя никто так не любил». «Есть и будешь». Потемкин: «А как я дело твоих рук, то и желаю, чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро». Екатерина: «Вижу и верю. Душою рада. Первое удовольствие». Потемкин: «Чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься по своему высокому званию». Екатерина: «Само собою придет. Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; оне нежны, сами сыщут дорогу лучую». «Аминь»,— заключает записку Потемкин. «Конец ссоры. Аминь»,— вторит императрица [17].
Каким контрастом выглядят ее письма Потемкину, спустя несколько месяцев. «От Вашей Светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границ имеет Ваша необузданность. И, конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности».
«Просишь ты отдаления Завадовского. Слава моя страдает всячески от исполнения сей прозьбы... Не требуй несправедливостей, закрой уши от наушников, дай уважение моим словам. Покой наш возстановится...» Она страшится потерять своего единственного избранника. Узнав о намерении Потемкина удалиться в монастырь, Екатерина умоляет его оставить эту мысль, сравнивая ее с кинжалом, которым он поражает в грудь свою подругу, больше всех заботящуюся о его «действительном и постоянном счастье».
Не одна Екатерина чувствовала неотразимое обаяние личности Потемкина. Остроумный, деятельный, мужественный, он нравился многим, особенно женщинам. Дамы высшего света писали ему любовные письма, заказывали медальоны с его изображением. И друзья, и враги уже при жизни Потемкина называли его гением. Но в глазах общественного мнения он оставался фаворитом, временщиком. Его таланты и заслуги всячески принижались. Нет таких выдумок и сплетен, которые бы не распускали о Потемкине. Его обвиняли в смерти князя Г. Орлова и первой жены наследника престола великой княгини Натальи Алексеевны, умершей в родах. Об этом писали авторы книг, изданных за границей. Когда в 1775 г. красавец князь П. М. Голицын, один из первых победителей грозного Пугачева, был убит на дуэли, обвинили Потемкина, якобы приревновавшего Голицына к императрице. Нужны доказательства? Вот они: Голицына убил Шепелев, за которого Потемкин выдал свою племянницу Надежду Васильевну, урожденную Энгельгардт. Сплетникам и дела нет до того, что вспыльчивый Голицын оскорбил служившего под его начальством Шепелева, вызвавшего генерала на дуэль. Голицына убил друг Шепелева офицер Лавров (об этом пишет в своем дневнике Корберон). Надежда Энгельгардт вышла замуж спустя четыре года после роковой дуэли, но не за Шепелева, а за П.А. Измайлова. Лишь овдовев посте четырех лет замужества, она обвенчалась с Шепелевым, представителем старинного дворянского рода. Петр Амплиевич Шепелев с отличием служил в армии, достиг чина генерал-поручика и звания сенатора. Если бы он действительно был виновен в вероломном убийстве Голицына, общественное мнение (и особенно влиятельные и родовитые Голицыны) не позволили бы ему занять столь видное положение.