— Если бы жив был батюшка Петр Алексеевич, — добавил он, — поцеловал бы его в лоб и определил бы обучаться военному делу.
Суворов-отец, вероятно, и без того испытывал беспокойство, предвидя наступающие стычки с сыном, не желавшим примириться с чиновничьей службой. Положившись на авторитет Ганнибала, он безоговорочно согласился на перемену своих планов: Александру было дано согласие на военную карьеру.
В следующем после описанного эпизода году отец записал Александра в гвардию. Теперь сказалось, что мальчик не был своевременно записан в полк: вместо того, чтобы «дослужиться» уже до офицерских чинов, Александр должен был добывать офицерский патент действительной солдатской службой. Он был зачислен в Семеновский полк в качестве солдата, но с оставлением пока в родительском доме.
«1742 года октября 22-го дня по Указу Е. И. В. лейб-гвардии Семеновскому полку господа полковые штапы[4] приказали: явившихся с прошениями нижеозначенных недорослей, а именно… Александр Суворова… написать лейб-гвардии в Семеновский полк в солдаты сверх комплекта без жалованья и для обучения указных наук, со взятьем обязательств от отцов их, отпустить в домы их на два года».
Семеновский полк насчитывал в это время тринадцать рот — гренадерскую и двенадцать мушкатерских; Александр числился в 8-й мушкатерской роте.
Когда истекла двухлетняя отсрочка, Василий Иванович, по заведенному обычаю, выхлопотал продление ее еще на три года.
До нас не дошло никаких известий о том, как протекала жизнь подраставшего Суворова в эти пять лет.
«Указные науки», за которые должен был приняться дома двенадцатилетний Суворов, были довольно многочисленны: «арифметика, геометрия, тригонометрия, планов. геометрия, фортификация, часть инженерии и артиллерии, из иностранных языков, также военной экзерциции и других указных наук». В большинстве случаев «недоросли» выполняли эту программу более чем поверхностно. Что касается Суворова, то отец мог дать ему некоторые указания по фортификации и артиллерии, иностранные языки он начал изучать еще раньше, но серьезных занятий любознательный мальчик был попрежнему лишен из-за скупости отца.
За это время Александр, еще ни разу не появлявшийся в полку, начал продвижение по лестнице чинов: в 1747 году он был произведен в капралы — попрежнему сверх комплекта и без жалованья, «на своем коште».
Наконец, 1 января 1748 года он прибыл в полк и был прикомандирован к 3-й роте. С этого дня началась действительная служба будущего генералиссимуса.
СУВОРОВ — СОЛДАТ
Длинная, геометрически ровная линия солдат… Каждый статен, щегольски одет; волосы тщательно убраны и напудрены; у кирасиров и карабинеров черные подчесанные усы; тесаки горят, как огонь; ружья чисты в отполированы, как зеркало.
Так выглядела русская армия в середине XVIII столетия. Но за этой молодцеватостью, за внешним лоском скрывалось совсем другое. В сиявшем тесаке полоса оказывалась заржавевшей. Из ружья невозможно было метко стрелять: ложе его было устроено так, чтобы прямо лежать на плече, но, являясь прямым продолжением ствола, оно исключало возможность прицела. «Люди отменно хороши, — писал генерал Ржевский, — но как солдаты слабы; чисто и прекрасно одеты, но везде стянуты и задавлены, так что естественных нужд отправлять солдат не может: ни стоять, ни сидеть, ни ходить покойно ему нельзя».
Чтобы солдаты в марше не гнули колен, им подвязывали лубки так, что положенный на землю солдат без посторонней помощи не мог подняться. В некоторых полках был заведен специальный станок, в который завинчивали солдат на несколько часов, чтобы сделать «попрямее». Солдатам, назначенным в караул, начинали устраивать прически за сутки, и те, которые были «убравши», не могли спать иначе, как сидя.
Непомерно узкая, связывающая все движения одежда губительно отзывалась на здоровье солдат. Вновь прибывавших рекрутов не решались даже одевать по форме сразу, а вынуждены были приучать к ней постепенно, «дабы не вдруг связать и обеспокоить».
Когда же рекрут обживался, становился полноправным, вернее, «полнообязанным» солдатом, тогда с него взыскивали за малейшее нарушение. Если солдат плохо стрелял — это было в порядке вещей, но если в его головном уборе оказывалась незначительная неправильность, его жестоко наказывали.
Современники свидетельствуют, что в лагере не проходило часа без палочной экзекуции, без криков истязуемых. Исправным унтер-офицером и офицером считался тот, кто больнее дрался, «ибо тиранство и жестокость придавали название трудолюбивого и исправного».