Тот, кто много читает, неизбежно испытывает в определенный момент желание попробовать писать самому. Суворов не явился исключением. Он избрал модную тогда форму — «Диалоги в царстве мертвых» — и в течение года (1755) написал два диалога — Кортеца с Монтезумой и Александра Македонского с Геростратом. Увлечение литературой было так велико, что он решился выступить со своими произведениями перед авторитетной аудиторией.
В тридцатых годах XVIII века в Петербурге возникло первое Общество любителей русской словесности. Оно составилось из кадетов сухопутного шляхетного корпуса — одного из наиболее передовых учебных заведений того времени. Одним из деятельных членов этого общества был поэт Сумароков.
Заинтересовавшись литературой, Суворов не мог пройти мимо этого общества, — особенно, если принять во внимание военный состав его. Наезжая в столицу, он не упускал случая побывать на его собраниях. Здесь же он выступил со своими литературными опытами. Оба его произведения были напечатаны в 1756 году в издававшемся при Академии наук первом русском журнале «Ежемесячные сочинения». Журнал этот редактировался Сумароковым, который, по словам Штелина, «поставил себе законом, чтобы без присылки его стихотворения не выходила ни одна книжка журнала». Появлявшиеся материалы подписывались начальной буквой имени их автора. Это послужило причиной недоразумения: одно из произведений Суворова было подписано инициалом С., другое — А. С. Сходство инициалов дало повод приписывать эти сочинения Сумарокову.
Мы не имеем известий о том, как были приняты суворовские «Диалоги». Литературные достоинства их очень невелики Язык искусственный, под явным влиянием сумароковской школы. Вот, например, как заканчивает Кортец свою речь:
«Ты имел также многие почтенные достоинства, коями подлинно превозвышел мексиканцев; но пороки твои были причиною твоей погибели. Благость моя с союзниками моими и милосердие мое с побежденными; гордость, же твоя и тиранство твое над подданными твоими послужили мне главною помощью в завоевании царства Мексиканского и в покорении оного Гишпанской державе».
Как видим, слог и стиль сочинения совершенно не напоминают того чеканного, лаконического языка, которым отличался впоследствии Суворов.
Содержание «Диалогов» также не блещет оригинальностью, но зато представляет биографический интерес.
В первом из них пылко доказывается, что герою приличествует милосердие. Во втором проводится сравнение между подвигами Александра Македонского и поступком Герострата: Александр стремился к истинной славе, а Герострат, сжигая храм, был во власти недостойной жажды известности.
Эта вторая тема — о военной славе — была, нужно полагать, особенно сродни молодому поручику.
Занятия хозяйственными и литературными делами не остановили служебного продвижения Суворова. В начале 1756 года он был назначен обер-провиантмейстером в Новгород, через десять месяцев — генерал-аудитор-лейтенантом с состоянием при военной коллегии, еще через месяц переименован в премьер-майоры. Таким образом, вместе с повышением в чине Суворов был переведен со строевой службы на хозяйственную и юридическую. Повидимому, в этом сказалось влияние его отца, имевшего крупные связи в интендантстве, занимавшего там заметное положение и попрежнему не одобрявшего чисто военной карьеры своего сына.
Но в 1757 году Россия вступила в Семилетнюю войну, и для Суворова открылась, наконец, возможность «понюхать пороху».
Сделавшаяся только в XVII веке независимым государством и, лишь в начале XVIII века возведенная до степени королевства, Пруссия вела агрессивную, захватническую политику. При вступлении на престол Фридриха II население Пруссии состояло всего из четырех миллионов человек. Однако страна была сравнительно благоустроена, обладала четкой военной организацией и отличной армией. Хорошо обученные солдаты быстро выполняли нужный маневр; войска были подвижны, приспособлены к стремительным маршам, обладали первоклассным для того времени вооружением. В то время, как солдаты других армий делали три выстрела в минуту, прусские солдаты, благодаря тому, что ружья их были снабжены железными шомполами, могли производить пять выстрелов. Наконец, они являлись послушным инструментом в руках смелого, талантливого полководца, каким был Фридрих. Все это делало прусскую армию грозной для ее отсталых противников. «Военная организация Фридриха Великого была наилучшей для своего времени»[7], — отметил Энгельс. Однако, поскольку эта организация покоилась на палочном режиме юнкерской монархии, на отрыве от народных масс, которых Фридрих не привлекал к защите страны даже в самые опасные моменты, она несла в себе зародыши своей — гибели. Армия Фридриха, пополнявшаяся путем вербовки и принудительной поставки рекрутов, была сцементована беспощадной муштровкой и мертвящей, свирепой дисциплиной. Такая армия, годная для агрессивных действий при благоприятной обстановке, не могла осуществлять «стратегию сокрушения» будущих французских армий. «Одеревенелые линии — верное отражение защищавшегося армиями абсолютизма», — указал Энгельс. Через полвека, при столкновении с более передовой, на иных началах построенной армией, прусская организация потерпела полное поражение; Иена и Ауэрштедт были тому свидетелями. Но в середине XVIII века Пруссия была мощной военной силой.