Поведение Суворова в это время — чрезмерная доверчивость к слухам, нервность в реагировании на них — показывает, что он был несколько дезориентирован. Перед ним был искусный враг; нужна была кристальная четкость маневра, а обстановка, в которой приходилось сражаться, не благоприятствовала этому. Австрийские генералы не столько помогали, сколько мешали ему, забрасывая Вену донесениями о допущенных Суворовым ошибках. Очень любопытно в этом отношении письмо состоявшего при Суворове в должности генерал-квартирмейстера австрийского генерала Шателера барону Тугуту: «Я был единственным человеком в армии, который помогал обширным зачинаниям Суворова… Обширные планы фельдмаршала, которые я, конечно, разделяю, он применяет сообразно обстановке и местности. Эти планы кажутся сумасшедшими и баснями тем ограниченным гениям, благодаря которым мы потеряли Савойю и Италию».
Окружавшие Суворова трудности усугубились еще тем, что некоторые русские генералы стали проявлять непослушание; между тем французы были не такие противники, с которыми можно было безнаказанно позволить себе опрометчивые действия. Узнав, что Валенца занята французами, Суворов приказал Розенбергу срочно отступать: «Жребий Валенции предоставим будущему времени… наивозможнейше спешите денно и нощно». Но в отряде Розенберга находился только что прибывший великий князь Константин Павлович[46]. Он упрекнул Розенберга в трусости; тот не стерпел, устремился к Валенце, занял деревню Бассиньяно, но тут был встречен превосходными силами французов и отступил в беспорядке, потеряв 1250 человек и два орудия.
Поведение Розенберга было преступной ошибкой[47]. Суворов рвал и метал. Он двинул почти все свои войска на помощь Розенбергу, одновременно еще раз предписав тому как можно скорее отступить; на этом приказе он собственноручно сделал пометку: «Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить, или под военный суд». Когда приехал великий князь, фельдмаршал встретил его с низкими поклонами, затем уединился с ним в кабинете; князь вышел оттуда с красным лицом и заплаканными глазами и тотчас уехал; больше он не пытался вмешиваться в распоряжения главнокомандующего. Суворов проводил его с теми же низкими поклонами, но, проходя мимо офицеров его свиты, обругал их мальчишками.
Через неделю после Бассиньяно произошло новое столкновение с французами, на этот раз по инициативе Моро, который, в свою очередь, не имел точных сведений и хотел прояснить обстановку. Дивизия австрийских войск была атакована близ Маренго; случившийся поблизости Багратион бросился на выстрелы, пристроился к флангам австрийцев и помог отразить неприятеля. Однако успех не был развит, и если Бассиньяно могло печальнее кончиться для русских, то под Маренго дешево отделались французы. Суворов опять не присутствовал в месте боя. Прискакав туда уже по окончании битвы и ознакомившись с происшедшим, он с досадой заметил:
— Упустили неприятеля!
Убедившись, что перед ним главные силы союзников, Моро решил отойти в Генуэзскую Ривьеру. Суворов не последовал прямо за ним; он свернул к столице Пьемонта, Турину. Этим он рассчитывал отрезать Моро от возможных подкреплений из Швейцарии и Савойи, поднять восстание во всем Пьемонте и обеспечить себе опорный пункт для наступления на Ривьеру. Вместе с тем захват Турина передавал в его руки огромные военные запасы.
Марш к Турину происходил в трудных условиях. Немилосердно пекло солнце. Люди шли в пыли, обливаясь потом, терпя недостаток в воде. Суворов то обгонял колонны, то снова останавливался, пропуская их мимо себя и находя для каждой роты ободряющее приветствие. Он приказал шедшим во главе рот офицерам громко твердить двенадцать французских слов, которые обязал солдат выучить; чтобы лучше слышать, солдаты вынуждены были подтягиваться к головному офицеру.
26 мая союзные войска вступили в Турин. Французский гарнизон под командой решительного Фиореллы заперся в цитадели и начал обстреливать город. Суворов пристыдил Фиореллу, передал, что не зазорно, если несколько сот человек уступят целой армии, и в заключение пригрозил вывести на городскую эспланаду под огонь цитадели французских пленных. После коротких переговоров французы прекратили бомбардировку.
46
Павел прислал его и вскоре вслед затем Аркадия Суворова, чтобы «учились побеждать врагов». С великим князем приехал Дерфельден, имевший поручение заменить Суворова в случае его смерти и ставший правой рукой главнокомандующего.
47
Клаузевиц отозвался о нем, что оно «сильно пахло турецким театром войны, на котором сражения большею частью не имеют другой цели, кроме взаимного избиения».