— Позвольте познакомить вас, мои друзья, — сказал он, подводя девочку поближе.
— Я имел счастье познакомиться, если только она помнит, — не очень-то легко проговорил я, и даже сейчас не могу понять, что меня заставило сказать это.
— Наташа, — едва расслышал я в оглушительном шуме музыки.
— Надеюсь, не дашь гостье скучать, — сказал Смирнов и в одно мгновение исчез в толпе танцующих.
С минуту мы с Наташей стояли молча. Время от времени она поглядывала на меня, как бы вспоминая что-то, и тихонько посмеивалась.
«Интересно, отчего она смеётся? — думал я. — Видно, весёлая девочка. Но к чему этот неуместный смех?»
Впрочем, я вспомнил, что она улыбается очень часто.
Танцы продолжались.
Один из танцующих слегка толкнул, а другой даже крикнул нам, чтоб мы отошли в сторону: чего, мол, лезете людям под ноги.
Положение становилось невыносимым. Обоих тяготило наступившее молчание.
— Вы не танцуете? — робко спросила Наташа.
— Как же, танцую.
— Так потанцуем, — сказала она.
— Потанцуем, — ответил я и застенчиво взял её за руку.
И праздничная толпа увлекла нас за собой. Наташа танцевала легко и свободно, а я… Представьте моё затруднение!
Как нарочно, меня то один, то другой задевал плечом. Вдобавок к этому я часто путал ногу. Меня бросило в жар…
Танцы наконец кончились, и я вздохнул свободно.
Весь этот вечер мы с Наташей гуляли вместе. Много, очень много интересного она мне рассказала. Между прочим, она меня спросила, как я учусь. Я ответил, что учусь не блестяще.
— А я, — сказала Наташа, — пятёрочница.
Ах, вот как! Не думайте, что это самомнение, но не будь я Тенгизом Паичадзе, если теперь уступлю ей в ученье.
Наконец Наташа спросила меня, состою ли я в комсомоле.
— Нет, я не комсомолец, — ответил я краснея.
— А меня в предмайские дни приняли в комсомол, — гордо заявила она и посмотрела на меня, как бы говоря: «Ну, а ты чего ждёшь?»
— Я собираюсь вступить в комсомол к ноябрьским праздникам, — ответил я и сейчас же подумал: «А сумеешь ли ты. суворовец Паичадзе, к этому сроку избавиться от всех своих недостатков?»
— Сумею! — вырвалось у меня невольно, и я ударил кулаком о стенку.
Наташа посмотрела на меня с удивлением, не понимая, чем было вызвано мое замечание. Она же не знала, что происходило у меня в душе!
«Да, сумею! — думал я про себя. — Моё слово — не пустой звук и не дым, который быстро рассеивается в воздухе!
Нацепите Тенгизу на голову бант вместо фуражки, если с сегодняшнего дня он не будет учиться на круглые пятёрки и не сделается скоро комсомольцем!»
В жизни не был я таким счастливым и радостным, как в этот день. Моя мечта сбылась: я познакомился с. Наташей.
Настоящий товарищ
— Суворовец Смирнов, я очень благодарен тебе, — сказал я ему после бала.
Смирнов не понял, за что я его благодарил, и удивлённо посмотрел на меня:
— Тенгиз! Ну почему ты до сих пор на меня сердишься? Я поступил тогда правильно, и каждый суворовец должен поступать так же…
— Ты прав. Я понял это давно! Но не только за это я тебя благодарю. Оказывается, кое-чего и ты не знаешь. Я предлагаю тебе быть моим другом. Понял?
— Понял.
Некоторое время мы молчали. Да к чему были слова? Мы крепко пожали друг другу руки, обнялись.
С тех пор мы каждый день вместе готовим уроки. Смирнов мне помогает по строевой подготовке, а я ему — в решении арифметических задач. Ведь я серьёзно принялся за дело, а арифметика мне очень нравится… А по русскому я еще хромаю немного. На уроках не всегда могу ответить на тот или иной вопрос.
Но с помощью Смирнова мне всё становится понятным. За последнее время я ни по одному предмету не получал меньше четвёрки. Вот что значит помощь товарища и усидчивость в занятиях! Не отстаю уже и по строевой подготовке. Мне, Смирнову и еще двум суворовцам лейтенант Логинов перед строем объявил благодарность за хорошие показатели.
Лейтенант мне сказал о своём намерении написать моей матери, что сын её учится хорошо и ведёт себя отлично.
Я с нетерпением жду, когда он пошлёт письмо. Для мамы большей радости и не придумаешь. У нас ведь родных никого нет. Мы вдвоём. Если бы вы знали, как она меня любит! Захоти я птичьего молока, и то бы достала. Она никогда не сердилась на меня.
— Милый мой, дорогой, единственный мой сынок. Выращу я тебя так, чтоб даже дуновение ветерка не коснулось тебя. Не дам я тебе почувствовать, что ты сирота, — говорила мне мать обычно.
И действительно, я не чувствовал, что у меня не было отца, насчёт же дуновения ветерка ничего не могу сказать.