— Ещё бы!
Евгений Эдуардович кивнул:
— И начали. Раз, два, и…
Витьку то ли заколдовали, то ли расколдовали, и будто всю жизнь это и делал, он, показалось, вдруг взлетел и, не хуже Евгения Эдуардовича закружился над волнами паркетного озера.
— А теперь все начали, — хлопнул в ладоши Евгений Эдуардович, и суворовская братия, не давая разъезжаться ногам, под счёт «раз», «два», «три» зашаркала по фойе вальсовым шагом, начиная движение с правой ноги. И самым главным для многих в этот момент было удержаться на полу и не завалиться, не растянуться посредине зала или где-нибудь у колонны.
— Раз, два, три, — повторял Евгений Эдуардович, — взвод скользил по паркетному катку, изображая движения вальса.
— Хорошо, очень хорошо, прекрасно, великолепно получается, — подбадривал Евгений Эдуардович взвод, у которого главные усилия затрачивались на удержание равновесия.
— Всё, стой, вернуться в исходную позицию, — захлопал в ладоши Евгений Эдуардович, — а сейчас попробуем начать движение с левой ноги. Настоящий офицер должен уметь танцевать вальс как в одну, так и в другую сторону.
Начинать движение с левой ноги хорошо в строю, но закручивать вальс в обратную сторону было так же неудобно, как писать справа налево правой рукой. На счёт «три» Санькины ноги разъехались, он, пытаясь удержаться, схватил Толю Декабрёва за гимнастёрку, тот Рустамчика, тот тоже успел за кого-то ухватиться, и на счёт «раз», взвод повалился, как костяшки от домино, и барахтался на волнах паркета. Только Витька сумел удержаться в этой свалке и прижаться к колонне.
— Плохо! Вдруг вам придётся бывать в Польше, что вам тогда скажут? – Евгений Эдуардович приподнял взвод и вернул его в исходное положение. Затем хлопками вновь приказал двигаться ногам. Взвод неуклюже, как цирковой медведь, заскользил по паркету, и только Витька грациозно, бабочкой, порхал по залу, будто все свои одиннадцать лет только и вытанцовывал.
— Мальчики, продолжаем, продолжаем! – подбадривал Евгений Эдуардович. – Научитесь танцевать, я приведу настоящих партнёрш – девочек из тринадцатой школы.
— Ещё чего не хватало, — бурчал за всех Серёга Яковлев, — одеколон на них растрачивать.
— Пусть эти Танечки и Леночки сами с собой танцуют, — скривился Витька и провёл рукой по макушке.
—О-хо-хо-хо-хо, — тоненько засмеялся Евгений Эдуардович, — вы просто не понимаете, как это прекрасно с девочками танцевать… — И разбил взвод по парам.
Саньке достался Витька, тот был за партнёршу.
— Начали, начали, — сухо затрещали хлопки учителя, и Витька тут же принялся возмущаться:
— Что тебе мои ноги – ступеньки? Ты что на них как на половиках топчешься?
— Не нравится, иди к своей Танечке!
— Ладно, наступай, — вдруг погрустнел Витька. – Это лучше, чем по лысине против щетины и при этом ещё сюсюкать…
А после уроков он вдруг признался Саньке:
— Там не все девчонки дуры. Есть одна нормальная. Она по лысине не гладит и красивая. Знаешь, какие у неё волосы, как из золота с серебром. Вот закончу кадетку, стану курсантом и женюсь на ней. Тогда Женя Эдуардович, наверно, будет старым и беззубым, и она на него не будет как на картошку с колбасой смотреть. Только из-за неё и хожу, — и вдруг Витька так больно сжал Саньке руку, что тот сначала услышал хруст своих пальцев, а уж потом скривился от боли. – Только молчи, понял? Чтобы никому не проболтался. А то все смеяться будут. Вот в девятом классе или даже в восьмом можно будет, тогда мы не такими глупыми будем.
Хорошая песня
Фамилия учителя пения была Волынский. Это слово объединяло в себе ветер, море и волны. Входил он в класс так стремительно, что дежурный не успевал скомандовать: «Взвод, встать! Смирно!», торопился докладывать и промахивался. Учитель пения пролетал мимо и не садился, не падал, а бросался на стул. И стул кряхтел под напором его могучего тела.
Но если бы кому-то вдруг удалось его заход отснять на киноплёнку, а потом очень медленно прокрутить всё на экране, то сначала все бы увидели, как в кабинет пения просовывается длинный, как английский ключ, нос, потом с залысиной голова, потом спускающиеся волнами до плеч волосы и последним из двери показалось бы огромное тело в мятом и вытертом до блеска чёрном костюме, расстёгнутой рубашке, верхняя пуговица от которой болталась на нитке.
Начиная урок, Волынский вскидывал руки и взмахивал ими, как пеликан крыльями перед полётом.
—Музыка – это прекрасно, — начинал он. – Нет ничего прекраснее музыки, — продолжал он. – Музыка – это гармония мира, — не заканчивал он, и говорить непонятно о музыке учитель мог часами. И если бы за сорок пять минут урока Волынский успевал вдолбить всё сказанное в головы суворовцев и столько же наиграть на аккордеоне, то бедные головы потрескались бы, как перезревшие яблоки.