Абдулла слез с дерева, вышел на улицу.
— Салям-алейкум! — поздоровался он со стариком Халматом.
— Где бабушка? — кивнув, спросил тот.
— Заболела, в больницу отправили.
— Обидели, наверно, — сказал дед Халмат.
— Да никто не хотел ее обидеть. Она сама виновата. Во все вмешивается, надо не надо — всех ругает, отчитывает. Мы-то ладно, свои, привыкшие. Сегодня ругает, завтра забудет. Но ведь она и чужим не дает покоя.
— Так, так. — Халмат закружил вокруг Абдуллы, помахивая палкой. — Давай, давай, продолжай!
— А что продолжать? Просто мне ее жаль. Люди смеются над ней, стыдно.
— А я тебе сейчас вот этой палкой, молокосос! — замахнулся Халмат.
— За что?
— Видите ли, ему стыдно, люди смеются! А эти люди знают, что в тридцатом году ее мужа — первого нашего председателя — враги топором зарубили? Знают, что она, несмотря на свою молодость, возглавила колхоз, отбирала хлеб у богатых и спасла жителей деревни от голода? За ней охотились, в нее стреляли. Это они знают? Семь лет председательствовала! Потом нашлись сволочи, оклеветали ее. Но она вернулась.
Чужим не дает покоя! Кто чужой? Нет для нее в этой деревне чужого! Ты покажи мне, кто смеется над ней, покажи, если любишь ее!
— Что вы? — пробормотал Абдулла. — ' Они же не виноваты, что обо всем этом не знают.
— Нет, виноваты, — сказал Халмат, — очень виноваты!
Больничный двор. Внуки окружили Анзират, каждый старается проявить свою любовь и уважение к бабушке: придвигают стул, усаживают, цветы подносят, поправляют волосы под платком.
— Что это с вами произошло? — удивлялась старуха. — Что-то я вас не узнаю.
— Нет, ничего не произошло! — ответил за всех Абдулла.
— Ну ладно, а как твои успехи? — спросила у него Анзират.
— Ничего, — ответил тот смущенно.
— Мы от его невесты студента шуганули, — сообщил Нурилла.
— Какого студента?
— Да, сын Эргаша-тракториста хотел поухаживать за Назирой, мы его и припугнули, — пояснил Абдулла.
— Молодец! — одобрила Анзират. — За любовь надо драться. — Она поправила ему воротник. — Ничего, скоро папа ваш приедет.
— Серьезно? — обрадовались дети. — А ты откуда знаешь?
— Раз говорю, значит, знаю… Ладно, идите теперь домой.
— До свидания, бабушка! Быстрей поправляйся!
— До свидания!
Аизират грустно смотрела внукам вслед.
К ней подошел молодой врач.
— Вы звали меня?
— Да, сынок, звала. Отпусти-ка меня домой.
— Что вы, бабушка, сначала вам надо подлечиться!
— Ничего, в другой раз вылечишь.
— Нет, я не могу вас отпустить.
— Ну, тогда я убегу! — сказала она серьезно.
Когда Анзират появилась возле молочной фермы, девушки-казашки, увидев ее, зашушукались. Анзират же, ни на кого не обращая внимания и заложив руки за спину, с суровым видом шла по ферме.
Неожиданно из юрты, с чайником в руках, вышел довольный Шермат и, не замечая матери, весело, стал приглашать девушек:
— Алтинаш, Шолпаной, идемте чай пить.
Анзират, ошеломленная, не могла сдвинуться с места. Шермат, почувствовав на себе чей-то взгляд, повернул голову и… замер. Перед ним стояла мать! Он нерешительно подошел к ней и тут же получил внушительный подзатыльник.
— А за что — сам знаешь, сынок, — сурово сказала Анзират.
Возле родильного дома было оживленно.
— Смотрите, Шермат вернулся!
— Где?
— Да вон он! Цветы несет!
Шермат остановился под окнами родильного дома и во весь голос стал звать жену:
— Шарапат! Шарапат!
В окне второго этажа показалось лицо Шарапат. Увидев мужа, она улыбнулась.
— Чего раскричался?
— Конничива, Шарапат-сан!
— Что?!
— Это я с тобой по-японски здороваюсь, — объяснил Шермат.
— Вот сейчас спущусь и покажу, тебе, как надо здороваться! — разозлилась Шарапат.
— Ну это же дружба народов, понимать надо! Ты лучше скажи, как он там?
— Кто?
— Ну, наш, одиннадцатый.
— Его еще нет.
— Как нет?
— Врачи говорят, еще рано.
— Ну ничего, ты не бойся! — успокоил ее Шермат. — Все будет хорошо! Он, я же тебе цветы принес! На, лови!
По-осеннему разноцветные листья деревьев, кружась в воздухе, плавно опускались на землю. С холма, откуда шла старуха, как на ладони, был виден весь аул. Он жил своей обычной жизнью: кто-то косил траву, кто-то кетменем обрабатывал землю, качал воду из колодца. На поляне, на пожухлой траве, сидели дети и наблюдали, как остервенело бодались два бородатых козла. А в небе, широко распластав длинные крылья, кружил коршун.