Поезд снова остановился на небольшом полустанке с мудреным латышским названием. Мы с Кошкиным перебежали к своим взводам. В вагонах стояла полная тишина. Все спали. Мы влезли в вагон, где размещался мой взвод. Предприимчивый помкомвзвода освободил нам место. Мы с большим трудом втиснулись на верхние нары, уплотняя тела солдат. Вопреки моему нежеланию спать, глаза закрывались сами. Кошкин что-то говорил мне. Слова его сливались со стуком колес вагона и шумом паровоза. Весь шум мне казался приятной музыкой. Кошкин толкнул меня в правый бок и спросил: «Ты спишь?» Я очнулся, сказал: «Не сплю, думаю спать. Ты только осторожнее толкай, так можно и ребра сломать. Они у меня прямо под кожей».
«Ладно, Илья, не обижайся, – зашептал Кошкин. – Я не усну, думаю, какое же у нас головотяпство, какая неразбериха. Немцы ждут приказа о наступлении на Советский Союз. Наше командование об этом знает, притом из достоверных источников. Однако вместо того чтобы предпринять какие-то меры предосторожности, занять выгодные оборонительные рубежи, сосредоточить артиллерию, танки в скрытых местах, убрать самолеты с аэродромов, известных немцам, занимаются показухой и болтовней. Грубо выражаясь, это настоящее предательство – вместо вооружения отобрать последние боеприпасы и толкать людей на верную смерть».
«Что ты разошелся, как холодный самовар, – пробурчал я. – Война еще не началась. Не раздувай из мухи слона. Командование знает, что делает. Мы с тобой пока солдаты, поэтому обсуждать действия командования нам не давали права. Давай и думать будем по-солдатски. Пусть генералы думают за нас с тобой. Давай лучше спать. У меня что-то голова болит. Ночью совсем не спал».
«Спать, так спать», – сказал Кошкин и снова лег на спину.
Рот у меня вопреки желанию широко раскрывался, и я уснул. Проснулся от толчка в бок. Кошкин прошипел сквозь зубы: «Не храпи, всех разбудишь». Я приготовился встать и уйти на другое место. Кошкин это почувствовал и зашептал: «Ты куда?» «Пойду, – ответил я. – Просто невозможно, сам не спишь и другим не даешь».
«Лежи, больше не буду, – ответил Кошкин. – Только скажи, как думаешь, готовы ли мы воевать с немцами?» Я продекламировал: «Броня крепка, и танки наши быстры, и наши люди доблести полны». «Ты брось мне стихами отвечать, – прошептал Кошкин. – Я спрашивал твоего мнения».
Я злился и молчал. Кошкин продолжал: «Одного боюсь, не повторилась бы Первая мировая война. Отец мой участник трех войн: Японской, Первой империалистической и Гражданской. Он часто на досуге рассказывал, что видел глазами солдата. Вместо снарядов и патронов на фронт часто привозили иконы и кресты. При перевесе в силах поступали приказы отступать иногда на сотни километров. Боюсь, не получилось бы и теперь, что было при царе».
Я громко сказал: «Мы всех сильней и никого не боимся. Гремя броней, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет».
Красноармейцы зашевелились, проснулись. Я хотел продолжать, но получил тумак в бок. Больше не выдержал и спрыгнул с нар. Ко мне подошел помкомвзвода, спросил: «Может, поднять взвод на завтрак?» Я громко сказал: «Отставить!» Чуть тише добавил: «Пусть ребята спят. Кому надоело спать, пусть поднимаются».
Кошкин нехотя слез с нар. Подошел ко мне, улыбаясь, сказал: «Не сердись». Я ответил: «Больше не приставай ко мне. Иди к своему взводу и жалуйся на всех святых». Кто-то из красноармейцев сказал: «Станция Шяуляй».
Помкомвзвода послал за кипятком. Многие вставали и становились в проход к открытым дверям вагона. Каждый думал о своем. Большинство служили последние месяцы. Осенью домой. Поэтому думали о доме, о женах, о любимых девушках, об устройстве своей жизни после демобилизации.
На перроне народу было много, и в основном мужчины. Они говорили между собой на родном языке и смотрели на нас с нескрываемой злобой. Один тип подошел к нашему вагону и на русском языке заговорил: «Красные Иваны, вы едете на встречу с немцами. Не упускайте время, отслужите по себе панихиду, а то поздно будет».
Мы с Кошкиным выпрыгнули из вагона. «Что ты сказал?» – крикнул Кошкин и положил свою тяжелую руку на плечо типа. Я расстегнул кобуру, крикнул: «Стоять на месте!» Тип пытался пятиться, а потом дать стрекача, но Кошкин без стеснения прижал его к земле. В один миг из вагона повыскакивали красноармейцы и окружили нас плотным кольцом. Я обыскал типа. Из карманов извлек немецкий парабеллум, десять обойм патронов и финский нож.
С перрона праздногуляющих мужчин как ветром сдуло. В одно мгновение все разбежались.
Командир батальона, подходя к нам, еще издалека крикнул: «По вагонам». Подошел ко мне, спросил: «В чем дело?» Я доложил командиру батальона, что задержали одного вооруженного типа. Отдал ему парабеллум, обоймы и финский нож.