Когда очнулся, в изоляторе никого не было. Первой мыслью было: «Кошкин – полковник». Как быстро он перескочил от сержанта до полковника, прошло всего три года. Вот это темпы, думал я.
Кошкин не заставил себя долго ждать. На следующий день рано утром он пришел с начальником отделения, которого тут же попросил оставить нас наедине. «Ну, дай я на тебя посмотрю», – сказал он. Открыл одеяло, бегло пробежался взглядом по гипсу, по истощенной ноге и рукам. Прикрыл. Смотреть было не на что. Все тело до шеи и правая нога находились в гипсовом панцире. Торчали только кости рук и левой ноги, обтянутые кожей. В гипс как бы вросла тонкая шея, к которой была прикреплена истощенная голова. Все походило на что-то загробное. Только голубые глаза и обрамляющие голову русые вьющиеся волосы были похожи на живое. Кошкин глядел мне в глаза. Рукой дотронулся до моих волос. Молчал. Молчание нарушил я: «Степан, как быстро ты продвинулся. Расскажи о себе». «Сначала ты расскажи о себе, – ответил Кошкин. – А потом я». Я коротко рассказал о своих приключениях.
«Если хочешь, я тебе помогу, приеду в Москву, поговорю с кем надо о твоем звании. Все будет как надо», – ответил Кошкин. «Звание мне восстановили за два дня до ранения, но произошла ошибка, по красноармейской книжке записали старшиной. Какая разница – умирать капитану или старшине, – возразил я. – На том свете командовать не заставят». «Да брось ты о смерти, – вкрадчиво улыбаясь, проговорил Кошкин. – Врачи говорят, что кризис болезни у тебя прошел, будешь жить». «Врешь ведь ты, успокаиваешь, – подумал я и сказал. – Действительно, мне стало лучше. Я после выпитых двух стаканов водки, по ошибке принятых за воду, за ночь съел принесенный вчера ужин. Сейчас чувствую себя хорошо. Главное, в полном сознании. Расскажи, пожалуйста, о себе». «Рассказать о себе, – начал Кошкин. – Для тебя будет очень утомительно. Двумя словами не скажешь». «Расскажи, убедительно прошу. Ведь тебе все-таки везло».
«Да, – ответил Кошкин. – Не обижаюсь на судьбу. Ну что поделаешь, буду говорить. Если бы у меня был талант журналиста, обязательно бы написал книгу. Что я видел за эти два с половиной года? Из госпиталя в Кирове тебя выписали в конце июля. После тебя я лежал почти два месяца. Да и после выписки не как ты, на фронт не спешил, так как положение было очень тревожное. Немцы блокировали Ленинград, подходили вплотную к Москве. Правда, Киров жил своей жизнью. От него война была далеко. Однако она чувствовалась во всем. Почти все мужчины поголовно были одеты в военную форму, их становилось с каждым днем все меньше и меньше. С востока на запад через Киров шли одни воинские железнодорожные составы. Везли людей, прикрытые брезентом пушки, автомашины и лошадей. С запада на восток ехали беженцы. Ими до отказа были забиты все вагоны. Ехали на тормозных площадках, на крышах вагонов, даже на буферах. Творилось что-то незабываемо жуткое. Я чувствую, что ты мне завидуешь. Я – полковник. Ты – капитан, а записан старшиной».
«Нет, не завидую, Степан», – ответил я.
«Со званием мне повезло. Да я тебя и старше на три года с гаком, а сибирский гак тоже чего-то значит. Из госпиталя меня направили в Уральский военный округ. Там нашлась одна крыса. Ты должен знать. Он был помощником начальника штаба нашего 298 стрелкового полка. Щеголеватый, приятный на вид лейтенант. Он меня отлично знал, а назвал самозванцем. Доложил начальству, что не мог я быть старшим лейтенантом, так как шесть месяцев назад был сержант. Впервые в жизни мною занялся особый отдел. Пошли запросы в 8 армию, оттуда ни ответа, ни привета. В Москву запрос. Из столицы сообщили: значится в списках младшим лейтенантом. Дело принимало неприятный оборот, но ходил пока на свободе. Чисто случайно встретил командира танковой бригады, под командованием которого мы добрались до Риги. Его там тоже в черном теле держали, но не разжаловали. Я ему рассказал все, как было. Он мне помог.