Почти целый месяц мытарили и направили в Пермь, где формировалась стрелковая дивизия. Назначили меня командиром лыжного батальона. Нашу дивизию направили под Москву. Нас привезли в начале ноября. Мы заняли оборону под Истрой. Немец был на подступах к Москве. Недалеко от Истры на Волоколамском шоссе есть небольшое селение Иерусалим. Перед моим батальоном была поставлена задача зайти в тыл к немцам, ворваться в Иерусалим. Занять, отрезать немцам путь к отступлению на Волоколамск. Мы ворвались ночью, устроили тарарам. Захватили в плен более тысячи немцев, даже двенадцать танков, тридцать автомашин и много других трофеев. Освободили из плена более двух тысяч человек. Заняли оборону и держались до подхода наших. За это я был удостоен награды – ордена Красного Знамени. Может, это чистая случайность, но вся эта операция прошла с небольшими потерями.
В дивизию приехал командующий Жуков Георгий Константинович. Ему командир дивизии доложил об удачной операции батальона. Жуков решил своими глазами посмотреть на людей батальона. В это время батальону была снова поставлена задача зайти далеко в тыл к врагу, занять поселок Новопетровское, то есть отрезать большой группировке немцев путь к отступлению по Волоколамскому шоссе. Батальон выстроили. Я доложил, что батальон готов к выполнению поставленной задачи. «Сейчас мы посмотрим, – сказал Жуков, – готовы или не готовы». Он обошел выстроенный батальон, придирчиво осмотрел отдельных красноармейцев, но ничего особенного не нашел, сказал: «Да, батальон готов». Поблагодарил людей за отвагу и мужество за занятие Иерусалима. Мне приказал нацепить погоны майора. Я сразу шагнул через очередное звание капитана. За какие-то повинности был разжалован командир полка из нашей дивизии. Жуков приказал мне принять полк. «Не много ли этого для вчерашнего сержанта», – возразил я. Он грубо оборвал меня: «Если много – убавим, мало – прибавим».
Я со своим полком дошел до Калинина. Немцы бежали от нас красиво. Мне в то время казалось, что для них наступила настоящая катастрофа, как для наполеоновской армии. Под Калининым меня легко ранило выше локтя в левую руку. Несмотря на приказ командира дивизии, в госпиталь я ушел после окончания наступления. Жуков меня не забыл. При встрече с командиром дивизии спросил: «Где же молодой ваш командир полка?» Командир дивизии подлил масла в огонь: «В госпитале. Будучи раненым, не покинул полка до конца операции». «Молодец, мужик, находчивый, решительный. Солдаты любят его». Жуков приказал прицепить к моим петлицам еще одну шпалу и представить к награде. Так я стал подполковником и был награжден вторым орденом Красного Знамени.
После госпиталя снова принял свой полк. В декабре 1943 года уже без помощи Жукова было присвоено очередное звание полковника. В январе 1944 года, то есть этого года, под Старой Руссой я снова был ранен. Пуля угодила в правое плечо, перебила ключицу. Сейчас если кто-то потребует поднять руки кверху, я не смогу этого сделать. Придется отбиваться до последнего патрона. Правая рука вверх не поднимается.
Вместо фронта как выздоравливающего прикомандировали к Генеральному штабу. Сейчас верой и правдой служу одному видному генералу в роли адъютанта. Это чем-то напоминает роль связного. Помнишь, как мы были связными у Голубева в полковой школе? Учусь на втором курсе военной академии».
«Молодец, Степан! – сказал я. – Я очень рад за тебя. Тебе военная фортуна улыбается. А помнишь, как ты не хотел быть военным?»
«Ты прав, Илья, – ответил Кошкин. – Кончится война, и я уйду из армии. Приехал я сюда по кляузным делам. Из вашего госпиталя поступает много жалоб в Генштаб, главнокомандующему и так далее. Между нами, факты все подтверждаются. Приеду – начальству доложу. Тебя ведь тоже обижали. Мне говорили, что ты пытался застрелиться. Вот это нехорошо. Умереть поспеем. Надо выжить, пережить войну, а там легче будет. На своем веку я видел много умирающих и убитых, много безвинно умерших людей. Они до сих пор ежедневно мрут тысячами в тюрьмах, лагерях по чьей-то невидимой для нас вине. Или взять, как проходила эвакуация беженцев в отдаленные районы страны. Кто о них заботился? Да собственно никто. Людям стихийно разрешали садиться в разгруженные для фронта вагоны. Ехали они туда, куда шел поезд. В основном дети, женщины и старики. В августе и сентябре 1941 года в Кирове я часто бывал на вокзале. Матери с маленькими детьми выходили из вагонов на перрон в поисках куска хлеба, отдавая за него последнее платье и другие вещи. Продуктами никто нигде не торговал. Можно бы организовать для беженцев в тылу хотя бы одноразовое питание. Но, по-видимому, никто об этом и думать не хотел. Было что-то отвратительное, ужасное. Из вагонов выносили десятки трупов. Люди умирали от голода. Умирали матери, дети и старики. Я считаю, со стороны нашего правительства было настоящее варварство».