«Да, Степан, снова на долю русского народа выпало большое несчастье, – подтвердил я. – Погибли миллионы человек. А сколько же немцы загубили в концлагерях, замучили в застенках гестапо и расстреляли? Тоже миллионы».
«Немцы с незапамятных времен отличались жестокостью и ненавистью, особенно к русскому народу. Жестокость немцев превосходит жестокость дикарей-людоедов, – продолжал Кошкин. – Зато мы, русские, слишком гуманны, лояльны и мягкосердечны. Мы быстро забываем все оскорбления и обиды. Немцы заморили голодом и нечеловеческими условиями не один миллион наших военнопленных. Зато мы для пленных немцев создали все условия. На вопрос, почему так, начальство говорит: это международная политика. Для немцев никаких международных законов и политик не существует. Да что там говорить. Мы не любим сами себя. Мы не любим своего брата и соседа. Мы жестоки к своему народу. Не хотим видеть его бед, нужды. На умершего от голода соседа мы смотрим как на что-то должное, неотвратимое. Нет разрозненнее русской национальности. Все малые национальности – евреи, цыгане, татары и так далее – более сплочены. Они в беде друг друга не оставляют, в трудные минуты приходят на помощь, не жалея последнего. Делятся последним куском хлеба. У нас этого нет, а может и не будет.
Если мы повели разговор на эту тему, я расскажу тебе одну печальную историю. Три месяца назад я встретил одного близкого мне человека, летчика-истребителя. Недавно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. А знаешь, кто он? Сын состоятельного нэпмана. Разгром и гибель в их семью пришли неожиданно. В одну из ночей января 1930 года к их особняку в Москве на Ямской улице подъехал «черный ворон». В квартиру вошли двое из ОГПУ. Приказали всей семье собраться, одеться, но из вещей, кроме пары белья и продуктов, ничего не трогать. Семья их состояла из пяти человек – отец, мать и трое детей. Старшему, Коле, ныне летчику, было 14 лет. Сестренке двенадцать, младшему братишке чуть больше года. Погрузили их в неотапливаемые товарные вагоны. Январь, рождественские и крещенские морозы. На лету воробьи мерзнут. Их, как животных, везли на восток. Кормили один раз в сутки. Давали фунт хлеба и литр похлебки. По дороге люди умирали. Их трупы без сожаления выносили из вагонов. Вслед покойнику с издевкой говорили: «Еще одним кулаком или буржуем меньше стало». Но ведь можно было и с ними по-человечески поступить.
Привезли их в небольшой сибирский город Мариинск. В то время мы жили в одном селе в 15 километрах от него. Через наше село их прогоняли тысячи. Гнали их в тайгу под конвоем как опасных преступников.
В нашем селе упала опухшая от голода еще молодая женщина. Это была мать Коли. У меня до сих пор перед глазами стоит эта жуткая картина. Она лежала с полуоткрытым ртом, тяжело дыша. Во рту блестели золотые зубы. Ее окружили дети и муж, пытались поднять и вести дальше. Чуть поодаль стоял конвоир с начальником конвоя. Женщина через три-четыре минуты умерла. Мужа конвоир прикладом винтовки отогнал от жены и увел догонять обреченных. Трое детей вцепились в мертвую мать, надеясь, что она воскреснет и вызволит их из беды. Начальник конвоя с силой хотел их оторвать от матери. Они, как маленькие звери, оказывали сопротивление. Брыкались ногами, в ход пускали зубы и кричали во всю силу детских голосов. На детский крик и ругань конвоя собрались все жители села. Все вздыхали, охали и посылали проклятия в адрес конвоя. Маленький ребенок, чуть больше года, вцепившись голыми ручонками в воротник пальто, с замерзшими от влаги штанишками, лежал на груди матери.
Все это происходило почти в центре села в крещенские тридцатиградусные сибирские морозы. Бойкая старуха Федосеева Фекла подбежала и взяла на руки маленького ребенка. Начальник конвоя выхватил у нее ребенка и с силой ее толкнул. Она не удержалась на жидких ногах и рухнула в снег. «К тем, кто посмеет подойти к этим кулацким выродкам, – заорал он на все село, – будут приняты жестокие меры, вплоть до ареста». В ответ ему визгливо закричала Фекла, отряхивая полушубок от снега: «Уроды, антихристы, чтоб вам на том свете было пусто! Кого вы мучаете? Ангелов, маленьких детишек».
Народ зашумел. Начальник конвоя грозился арестом. Пришел председатель сельского совета. Он негромко сказал начальнику конвоя: «Не мучь детей на глазах народа. Ты далеко перешагнул все законы. Давай уведем детишек в помещение сельского совета. Туда же, подальше от людских глаз, унесем и мертвую. Я на это вам дам бумагу. Если вам потребуются дети, возьмете их в любое время». Начальник конвоя согласился. В ответ сказал: «Только без сентиментальности, никакой жалости к кулацкому отродью».