В памяти, как кинолента, в медленном темпе проходила война, с самого первого дня. Рисовал в воображении образы убитых товарищей, которые рядом со мной умирали в наступлении, в обороне или при отступлении. Не раз приходилось выходить из боя с простреленной в десятках мест одеждой. Я оставался жив и даже невредим. Во время боя в голове и всем организме вырабатывалось что-то необъяснимое. Не оборачиваясь назад, не раз я не только ощущал, но и видел опасность, тут же уходил от нее броском в ту или другую сторону. В атаках отчетливо различал, кто в меня целится или направляет в мое тело дуло автомата. Клетки мозга работали с полной отдачей и строгой ясностью. Казалось, что в общей свалке рукопашной схватки разобраться невозможно. Но я ориентировался отлично и всегда поспевал скорее врага или уходил от его удара.
В 1941 году, в районе реки Великая, когда наш батальон пошел в последнюю контратаку, один немецкий фельдфебель не раз ловил меня на мушку автомата, я тоже в него прицельно стрелял, но ни он меня, ни я его. Так мы с ним и разошлись. Он умело уходил от моих выстрелов, а я от его.
При авиа– или артналетах противника я точно ориентировался и уверенно знал, куда упадет следующая бомба, мина или снаряд. В этом я никогда не ошибался. Что тут – судьба, инстинкт или чувство самозащиты? Вот этого я не знаю. Но все-таки на пулемет последнего немца я напоролся. Я бросил гранату и убил неприятеля. Пока летела и взрывалась граната, он меня тоже уничтожил. Здесь мой инстинкт или самозащита не сработали. Недаром в народе говорят: «Сколько кому чего природой отпущено, больше не проси». По-видимому, и мне самозащиты или инстинкта природа рассчитала только до этого немца. Пришел конец солдатской жизни. Что меня берегло, когда тысячи людей гибли на моих глазах? И почему сегодня спасла от верной смерти, уже оскалившей зубы и поднявшей косу над моей головой, фортуна или судьба? Непонятно.
Я попросил сестру купить мне бумаги и карандашей. Решил восстановить утерянный в Тихвине дневник. Медсестра все мне принесла. Я приспосабливался, искал удобные положения для письма, долго ничего не получалось. Наконец, чуть повернувшись на бок при помощи санитарки Дуси, выбрал удобный момент и написал несколько слов.
В комнату внесли тяжелораненого. Положили на свободную, долго не занимаемую кровать. Когда санитары ушли, от нечего делать я стал его внимательно разглядывать. У него была забинтована голова. Левая рука была наполовину короче, обмотана толстым слоем бинтов, забинтованы живот и правая нога. «Нечего себе, – подумал я. – Здорово немцы угостили мужика. Наверняка снаряд или мина взорвались рядом».
У вошедшей медсестры я спросил: «Что, новенького привезли с фронта?» «Нет, – ответила сестра. – С фронта к нам сейчас уже никто не поступает. Фронт отодвинулся далеко от нас. Он глушил рыбу и подорвался на противотанковой гранате. Как говорят, граната взорвалась почти в руках. В результате искалечило человека на всю жизнь. Выбит один глаз, ампутирована рука. Грудь, живот и нога усеяны десятками осколков. Будет и он выдавать себя со временем за инвалида войны. Назначат ему большую пенсию. По делу-то надо бы судить как браконьера». «Вы, сестра, так громко не говорите, разбудите, проснется». «Нет, поспит еще часика три, а может и больше. Он получил хорошую дозу наркоза». «Кто он?» – спросил я. «Звание, кажется, майор, а кто он – не знаю. По правде сказать, больной он для меня. Я обязана за ним ухаживать и лечить его. Больше меня ничего не интересует». Сестра ушла.
Я стал внимательно разглядывать своего соседа. Почему его положили ко мне, а не в офицерскую палату? Марлевая повязка на левом глазу была с моей стороны. Открытой стороны лица я не видел. Через несколько минут он повернул голову в мою сторону. Я чуть приподнялся на лопатках. Что-то слишком знакомым показалась мне его одна половина лица. Я долго подбирал в памяти его физиономию. Наконец вспомнил. Ба! Да это же тот самый майор госбезопасности, который приходил ко мне с замполитом госпиталя и хотел учинить допрос. Обозвал меня самострелом и чуть ли не врагом народа. Сначала во мне проснулась обида, но искра злобы тут же угасла. Я начал смотреть на него с сожалением. Мне стало жаль его до слез. Такой статный молодец. Природа его наградила всем: красотой, ростом, чином. Вдруг непредвиденное несчастье – калека. Кто бы из нас отказался бросить одну-две противотанковые гранаты вглубь речного омута и сварить хорошую уху. А у него, может, мать есть, отец, жена и дети. Все будут переживать, плакать.