Сосед жалобно простонал: «Он меня избил». «Он вас избил? – с изумлением сказал главврач. – Вам, по-видимому, приснилось. Он пятый месяц лежит без движения, замурованный в гипс и прикованный к кровати». Главврач повернул ко мне голову и спросил меня: «Правда что ли?» Я ответил: «Да. Он кинулся на меня в драку. Защищаясь, я его толкнул. Он упал и закричал о помощи». «Вот оно что, – тихо проговорил главврач и обратился к моему соседу. – Вас надо судить по выздоровлению. Вы на беззащитного больного человека кинулись в драку. Как вы смели». Но сосед договорить до конца не дал. Он резко закричал: «Вы знаете, кто я! Почему вы со мной разговариваете, как с мальчишкой. Я – майор госбезопасности». Главврач мягко вставил: «Вы для меня больной. Притом больным стали по личной инициативе». Майор, как ужаленный гадюкой, подпрыгнул на кровати. Затем сел и снова закричал: «Я вас за такие слова арестую, посажу. Отдам под суд военного трибунала. Сотру в пыль, порошок, расстреляю». «Хватит, больной, кричать и болтать вздор. Сестра, позовите санитаров и отнесите его в офицерскую палату. Там ребята быстро найдут с ним общий язык». Появились санитары с носилками и утащили моего соседа.
Я снова остался один. Сейчас одиночество мне было не страшно. Я запоем читал книги. Художественную литературу чередовал с учебниками для средней школы.
На следующий день в палату принесли 18-летнего парня, коренного жителя Бокситогорска. «Давай будем знакомиться. Я старшина Котриков». «А я рядовой Собачкин Володя. Ранен два месяца назад под Ленинградом. Осколок величиной с горошину попал под чашечку коленного сустава. С поля боя до медсанбата шесть километров дошел сам. Врачи не сумели вытащить осколок. При операции удалили чашечку. На всю жизнь останусь калекой. Нога сейчас не будет гнуться в суставе. Мои родители живут недалеко от госпиталя». «А они знают, что ты здесь?» «Знают, я уже две недели в этом госпитале».
К вечеру пришли его отец, полностью ослепший в возрасте 25 лет, и мать, принесли бутылку топленого молока и стакан сметаны. Из разговора отца с сыном я понял, что отец нигде не работал, ездил в разные города и в поездах выпрашивал подаяния.
За два месяца проживания в одной палате с Собачкиным отец его приходил только два раза. Зато мать была каждый день – с молоком и сметаной. Также она приносила письма от Володиного брата, который воевал под Сталинградом, а сейчас находился где-то далеко за Киевом. Володя с увлечением читал их. Письма брата были пронизаны духом патриотизма и ненависти к фашистской Германии.
Время шло быстро. День сменялся ночью, ночь – днем. Резких болей я больше не ощущал. Тело приспособилось к гипсовому панцирю. Настало время его снять. Весь процесс длился не более 20 минут. Освобожденная от гипса больная нога меня не слушалась, не подчинялась моему разуму. Мне казалось, я заново родился, но ходить пока не научился.
Каждый день меня выносили на носилках на улицу. Приятно грело майское солнце. Кругом щебетали птицы. Заботливые воробьи тащили в свои гнезда шерсть и сено. Врачи советовали мне загорать на солнце, но я стыдился своей дистрофической худобы. Накрытый белой простыней, лежал в чем мать родила. Если дни были прохладными, то накрывали одеялом. Мышцы мои были настолько атрофированы, что я был похож на живой скелет. Чистый воздух, солнечные лучи укрепляли мой организм. Появлялся аппетит. Дело шло на поправку, на выздоровление.
В один из майских дней под окном палаты появилась женщина. Предложила мне купить у нее пол-литра молока или обменять на хлеб. Она сказала, что молоко козье, очень питательное. Я выменял его и выпил в один прием. Через полчаса как будто началось землетрясение. Вся палата заходила ходуном, затем стала крутиться, как карусель. Я позвал сестру. Она спросила, что я ел. Я ответил, что купил козье молоко.
Хаос в моем сознании царил более двух суток. Из-за моего головокружения запретили продажу молока у госпиталя. Меня на всю жизнь отучили от молока. Оно мне стало казаться невкусным, противным. Один вид молока часто вызывал тошноту. Зато Володя Собачкин пил его с большим удовольствием и с каждым днем толстел. Его лицо стало походить на сочное спелое яблоко.
Фронт уходил далеко на запад. Наши части вступили на территорию прибалтийских республик. В госпитале послышались разговоры об эвакуации ближе к фронту. Предсказания санитарок и медсестер сбылись. В двадцатых числах мая было объявлено – всем больным приготовиться к отправке. Принесли старые залатанные гимнастерки и брюки. На требование выдать мое обмундирование кладовщик ответил: «В нем уехали люди на фронт». Володю Собачкина по просьбе отца с матерью оставили в Бокситогорске в больнице.