По окончанию осмотра и проверки сил Лии фрайн Шевери, оставив суженую с своею сестрой, провожает меня в трапезную, где предстоит вытерпеть ужин, куда более долгий, утомительный, чем завтрак. Придворные продолжают изучать меня, неведомую прежде диковинку, пристально, жадно, они шепчутся и шепчутся с утроенной силой. Нападение одарённой служанки на Лию постепенно теряет всякую актуальность, фрайнэ Асфоделия уже вчерашний день, скоро её здесь не будет. А я, предназначенная государю самими богами, останусь. Я для них сегодня, новое, удивительное, непостижимое, а новости дня текущего всегда интереснее событий дней минувших.
Ужин заканчивается позже, чем я ожидала, – много позже ужина в наших комнатах. За самой трапезой следуют увеселения, играет музыка, несколько пар выходят потанцевать, ставятся столы для карточных игр. Я с трудом дожидаюсь момента, когда Стефан поднимется со своего места – на том вечер считается оконченным. Перед тем, как спуститься вместе со мною с помоста, Стефан шепчет мне на ухо, что намерен сегодня прийти в мою опочивальню и чтобы я отослала служанок и компаньонку. Я киваю безразлично, размышляю вяло, что я из обители приходила раньше, чем из этой трапезной. Порою случалось задерживаться допоздна, но не каждый день и уж всяко не настолько. В покои возвращаюсь в сопровождении Шеритты. Она сдержанна, любезна и невозмутима, словно роосские змеи, по непроницаемому её лицу я не могу понять, состоялась ли её беседа с венценосным кузеном, разъяснил ли он ей всю необычность сложившейся ситуации, поверила ли она, что Мирелла действительно дочь императора?
Моя девочка уже спит. Шеритта, убедившись, что сегодня её помощь больше не потребуется, желает доброй ночи и удаляется в комнаты своего супруга. Переодевшись в ночную рубашку, я отправляю Илзе, с которой теперь ночую, в приёмный покой, убавляю свет огнёвок и продолжаю утомительное бдение. Меня и саму начинает клонить в сон, когда из приёмного покоя доносятся тихие голоса и шаги. Я успеваю выбраться торопливо из-под тёплого одеяла, расправить рубашку и провести пальцами по волосам, проверяя, не сильно ли растрепалась золотистая коса. На том мои представления, как должно встречать мужа, явившегося в спальню супруги, заканчиваются, я не знаю, что надо делать – или не делать.
Семь лет назад в Эате всё было проще, естественнее. Были двое, неопытная, дерзкая девушка и уверенный молодой мужчина, ведомые жаркой страстью, пылким взаимным увлечением и стремлением познать друг друга.
Три недели назад в доме арайнэ Анды всё было быстрее, внезапнее. Были двое, мужчина и женщина, знавшие, чего они хотят в этот самый момент, готовые шагнуть с края обрыва в бездну обоюдного желания.
Нынче не было ни простой естественности, ни поглощающей внезапности.
Лишь равнодушный долг.
Дверь распахивается, и Стефан, в тёмно-синем халате поверх ночной рубашки, проходит в спальню. Илзе из-за его спины подаёт знак, что будет в комнате Миреллы, и исчезает прежде, чем мужчина закроет створку.
– Астра.
– Стефан.
Он пересекает спальню, замирает по другую сторону кровати. Оглядывается, будто проверяя, не забыла ли я отправить восвояси лишнюю служанку, обходит комнату, гасит огнёвки. Остаётся лишь неяркий огонь в камине. Стефан же возвращается, снимает халат.
– Ложись, – небрежный взмах рукой в сторону кровати подкрепляет предложение.
Пожимаю плечами и забираюсь обратно. Опираюсь спиной на подушку, натягиваю одеяло. Отчего-то пытаюсь представить, как выглядела его близость с другими жёнами, было ли это механическим исполнением долга или всё же между ними вспыхивала искра хоть какой-то страсти?
Нельзя думать о подобном.
Нельзя.
Особенно сейчас.
Стефан устраивается на другой половине постели, по моему примеру накрывается одеялом. С минуту мы молчим, точно оцениваем наконец ловушку, в которую оба угодили.
Он не может рисковать, избирая другую, дозволенную суженую.
Я не могу отказаться от высокой этой чести так же, как не способна вытравить яд из собственных жил.
И неизвестно, существует ли бескровный способ выбраться из этой западни.
– Знаешь, как говорят в Беспутном квартале? – нарушает паузу Стефан. – Чтоб я сдох.
– Доводилось слышать.
– Иногда рождается такое желание – лечь, тихо сдохнуть и больше ни о чём не тревожиться, ни о великом, ни о малом.
Если всё так, как предполагает Стефан, и дети у него и впрямь могут быть лишь от меня, то страшно, трудно вообразить, каких усилий стоит даже императору водворить неучтённую полукровку туда, куда подобные ей не поднимались никогда.
– Отчего так?
– Много всего… и сразу. Встречи, аудиенции, проверки, разъезды. Со всеми побеседовать, желательно лично. Каждому рассказать ровно столько, сколько ему следует знать, и ни каплей больше. Испросить мнение законников, храмовников и хранителей прошлого, но так, чтобы ни один из них ничего не заподозрил раньше срока. Проверить документы и архивы, включая архив ордена Рассвета, проверить, кому что известно, проверить твоих родственников…
– У меня нет родственников.
– Род Завери иссох, но род твоей матери растёт по-прежнему.
– Они не вспоминали о моей маме с тех самых пор, как рассветники вернули её в Империю вместе с другими освобождёнными из Хар-Асана, – произношу я резче, чем хотела. – Они и думать о ней позабыли, пока не выяснилось, что она вовсе не погибла и не исчезла без вести, унеся свой позор в туман неизвестности.
– Что не означает, что они не пожелают вспомнить о ней сейчас. Шейд же тебя вспомнил.
– Вспомнил?
– Род Бромли издавна хранит первопрестольное древо. Шейд верно служил ещё моему отцу, а после и мне. Он сопровождал меня в той поездке, – Стефан смотрит на меня искоса, с удивлением. – Ты его не помнишь?
– Нет.
Я никого из них не помнила, из тех людей, что окружали Стефана во время путешествия по Империи, хотя и понимала, что все они были на приёме в замке фрайна Люиса, все они видели – не могли не видеть, – с кем танцевал государь, кому уделял внимание.
– Шейд сказал, что ты была… яркой, как пламя, и прелестной, словно дева лесная.
– Я была в старом мамином платье, подогнанном наспех по моей фигуре.
– Платье он не запомнил. Я, кстати, тоже, – возражает Стефан с неожиданной мягкостью, отчего протесты замирают у меня на языке, не торопясь вырваться на волю.
Мужчины…
Ещё бы когда они сохраняли в памяти женские наряды.
– И много таких… вспомнивших меня?
– Есть кое-кто, помимо Бромли. Поэтому и нужно по мере возможности исключить если не все, то большую часть связей с… с давними эатскими сплетнями, порочащими твоё доброе имя.
– А твоя кузина? Ты беседовал с нею?
– Беседовал.
– Она поверила?
– Полагаю, Шеритте потребуется немного времени, чтобы принять как должно… свою двоюродную племянницу. Но не беспокойся, что бы Шеритта ни думала, она не станет вести себя неподобающим образом ни с тобой, ни с Миреллой.
Сколько усилий нужно, чтобы незаконная дочь императора и полукровки заняла место, причитающееся лишь детям, рождённым в освящённом в храме брачном союзе, детям от женщины, избранной жребием?
Во сто крат больше.
– А обо мне ты рассказал? – уточняю настороженно. – О моём… происхождении?
– Нет. Чем меньше людей будут о том знать, тем лучше.
– Как же ты объяснил рождение Миреллы?
– Предназначение, – взгляд Стефана пристален, серьёзен. – В конечном итоге всё равно придётся провести проверку родовым артефактом. Не для меня – для публичного признания.
И вся Империя – а за нею и соседние государства – узнает, что все эти годы у её правителя была дочь. Как подобное возможно, спросят многие, когда мир перевернулся настолько, что сын первопрестольного древа стал производить на свет бастардов от случайных любовниц, словно обыкновенный сельский фрайн?
– Многие детали ещё требуют согласования и уточнения, – Стефан зевает, сползает ниже по подушке.
Как соотносятся суженая, предназначенная самими богами, потерянная и обретённая, и ребёнок без малого уже шести лет от роду? При каких обстоятельствах он появился на свет, если предполагается, что его мать была девой жребия? Разве не должно избранной быть непорочной, чистой сердцем, помыслами и телом? Разве выбор жребием и те, кто его проводят, допускают ошибки? А коли допускают, то не могло ли быть так, что и прежде случались ошибки, неверный выбор, не те фрайнэ?