– А молодой фрайн Понси? Он заболел?
– Если и да, то мне о том ничего неизвестно. К тому же он и по сей день жив-здоров… и обвенчался со своей новой суженой раньше, чем объявили имена фрайнэ из третьей четвёрки.
– А доверенная служанка Кассианы, Марла? – продолжаю я. – Ты её помнишь?
Стефан поворачивает голову, смотрит на меня с растерянным удивлением, не больше своей кузины понимая, при чём тут какая-то служанка, одна из многих, всего лишь безликая тень в этой истории?
– Марла приехала из дома Кассианы и всегда была при госпоже. Ты не мог совсем её не замечать.
– Отчего же, помню…
– И что с нею стало?
– С Марлой? – Стефан хмурится в попытке вспомнить и чем дольше он перебирает фрагменты прошлого, тем яснее я понимаю, что об исчезнувшей девушке ему известно столько же, сколько Шеритте.
– Дворцовые слуги считают, что Марла сбежала с возлюбленным, – поясняю, не дожидаясь ответа Стефана. – Но мы… я думаю, что никакого возлюбленного у неё не было… она прикрывала Кассиану, носила ей послания от фрайна Понси и помогала, когда госпожа стала встречаться с юношей тайно. Маловероятно, что Кассиана могла пасть жертвой заразного недуга, не выходя из покоев… и если накануне с нею был ты, то…
– Полагаешь, она и той ночью встречалась с фрайном Понси?
– Возможно. А возможно, с кем-то ещё.
Влюблённая пара должна была сговориться о свидании заранее, Кассиана ведь не в соседние покои прокрадывалась незаметно, но покидала дворец, да и юноше наверняка требовалось время, чтобы прибыть на место встречи.И само место встречи выбиралось где-то поблизости… не пойдёт же юная фрайнэ, хоть одна, хоть со служанкой, через половину города ночью? Нагрянуть к своему Стефану внезапно, без предупреждения девушка едва ли могла… тогда к кому, если не к любимому, она рискнула бы отправиться поздним вечером, после ссоры с мужем?
– Молодой фрайн Понси нынче при дворе?
– Нет. После женитьбы он редко появляется в столице, – Стефан присматривается ко мне с настороженным подозрением. – Хочешь с ним поговорить?
– Да.
– Зачем, Благодатных ради?
– Я бы побеседовала с фрайном Элиасом, но, боюсь, он скажет мне ещё меньше, чем фрайн Рейни, даже если знает больше, – я разглаживаю чернильно-фиолетовые складки на юбке. – Что до Марлы, то она и впрямь сбежала из дворца… скорее всего, не по своей воле.
И хорошо, если не прямёхонько в объятия Айгина Благодатного.
– Астра… – начинает Стефан и умолкает, останавливает поток протестов, напоминаний, что меня дела недавнего прошлого не касаются, что не след это гнездо ворошить, что суженой императора должно о другом думать, а не расследования проводить. – Я вызову фрайна Понси в столицу, если ты этого желаешь.
– Желаю, – киваю немного поспешно, суетливо. – Благодарю.
– Не за что благодарить, – Стефан вновь отворачивается.
Из-за двери доносятся торопливые шаги, детский топоток и безуспешный оклик Шеритты. В спальню врывается мой маленький безудержный вихрь, подбегает к креслам, хватается за подлокотник моего, перемежает вопросы с рассказами, что она видела сегодня и что делала. Появление дочери избавляет нас от необходимости продолжать разговор, равно как и прерывает возможную давящую паузу. Стефан оживает заметно, поднимается и Мирелла тут же поворачивается к отцу. Я с улыбкой наблюдаю, как Стефан опускается перед дочерью на корточки, чтобы их лица были на одном уровне, слушает её внимательно. Я же встаю, выхожу в приёмный покой, где сидит Илзе. Жестом зову её и, когда Илзе оказывается рядом, шёпотом прошу попробовать разыскать Марлу.
* * *
Ко дню публичного признания Миреллы сердце Франской империи принаряжается, облачается в белоснежные покровы. Слой за слоем укутывают они дома, улицы, набережные, деревья и дворец, словно наложницу рядят в воздушные шелка. Прячут под пушистой шубкой черноту, серость и замёрзшую грязь, затягивают Инис в тугой корсет серебристого льда, вышивают замысловатые узоры на стёклах. Мир преображается в одночасье, светлеет, наполняется морозом, ясностью безоблачного неба и детским предвкушением скорого праздника.
Фрайн Шевери с супругой покидают двор, столицу и Империю. Вся многочисленная свора Элиасов разъезжаться куда-либо не торопится. День за днём они толкутся во дворце, кто-то ночует в своих покоях, кто-то в городских домах, но к утру они неизменно объявляются в общих залах, точно часовые на пост заступают. Я вижу их везде, где собирается больше полудюжины человек, едва ли не постоянно, если не одного, то другого, если не другого, то третьего. Мадалин хватает ума перебраться во Франский квартал, в особняк одного из своих именитых родственников, где она устраивает собственный маленький двор, свиту из старых знакомых, друзей и тех, кто всенепременно желает угодить кузине фрайнов Элиасов. Брат Соррена набирает вес в Совете, его выступления и вдохновляющие речи на заседаниях становятся достоянием гласности, выдержки из них печатаются в периодических изданиях и передаются из уст в уста. Старший фрайн Элиас всё чаще заговаривает о контроле за метисами и всеми, чья кровь отравлена ядом Хар-Асана, о вреде, наносимом столь небрежным, попустительским отношением к существам, что и людьми-то в полном смысле слова назвать нельзя. Он приводит в пример Эстилию и Агрию, где процветает строгий контроль не только за скрывающимися от ока тамошних обителей одарённых, но и за полукровками, и подчёркивает, что своевременная прополка сорной травы куда эффективнее попыток завезти на земли благословенной Франской империи семена заведомо ядовитых растений. Орден Рассвета не слишком доволен подобными недвусмысленными намёками и спешит заверить, что нет ничего дурного в священных походах на Хар-Асан, что сами Благодатные призвали светлых рыцарей сражаться с расползающейся заразой и злом во плоти, что должно спасать добрых людей из плена проклятых демонов.
Фрайн Элиас смеётся в лицо представителю ордена и заявляет во всеуслышание, что уже давно ни для кого не секрет, что в тех походах мало святости, зато много желающих отхватить себе кусок покрупнее да пожирнее. Ведь не только ж во имя Четырёх и ради вызволения добрых людей рассветники рискуют лаять и кидаться на сильнейшее государство на востоке? Воистину, говорит фрайн Элиас, лишь благоволение Четырёх и берегло Франскую империю от ответного удара со стороны Хар-Асана, что два государства и по сей день обходятся только стычками на нейтральных территориях. Но времена безрассудных походов на Хар-Асан уже канули в прошлое и нет нужды тревожить дикого зверя в его берлоге без веской на то причины. Лучше искоренить порождения этого зверя у себя и впредь не допускать возвращения старой истории. Снова и снова почтенный фрайн повторяет перед собранием, что нынче люди редко когда в демонический плен попадают и то по несчастливой случайности, а ежели вдруг приключится подобная неурядица в наши дни, то проще – и всяко дешевле! – пленника выкупить, чем рыцарей в поход собирать. Кому ведомо, куда в точности идут деньги на эти походы и что в действительности из них привозят, окромя освобождённых пленников, отравленных семян да рыцарей, павших в неравных сражениях?
Отчасти я согласна со старшим фрайном Элиасом – рыцарские походы давно потеряли прежний высокий смысл. Даже в год, когда рассветники забрали мою маму из Хар-Асана, поход во имя веры, Благодатных и торжества добра гляделся скорее нашествием племени кочевых степняков на тех, кто не может противопоставить нападающим ничего, кроме слабых попыток защитить себя и близких. С расширением границ Хар-Асана рыцари перестали продвигаться в глубь страны, предпочитая кружить в поисках добычи по приграничью.