– Доброй вам дороги.
– Да пребудет с тобою благословение Матери, пусть даст она тебе сил, защитит и успокоит в трудный час, – Илзе вновь отстраняется, улыбается напоследок. – До свидания, звезда цветов.
– До свидания, царица змей, – повторяю я наполовину шутливое прозвище, данное ей в кругу наших общих друзей и знакомых.
Провожаю Илзе до выхода из покоев и с печалью смотрю, как за нею закрывается дверь, не зная, увижу ли когда-нибудь верную свою подругу снова.
* * *
Не имеет значения, что я думаю и чувствую, чего на самом деле желаю, а чего нет – отменить или перенести визит в приют нельзя. Я покорно переодеваюсь в кругу притихших дам и покидаю дворец. Поднимаюсь на борт в сопровождении Шеритты, Брендетты и двух служанок и устраиваюсь в шатре, разбитом на палубе. Он достаточно просторен, чтобы с лёгкостью вместить нас, освещён огнёвкой и согрет её теплом. Пол устлан толстым ковром, подле сияющего матового шара на треноге стоит столик с запечатанным кувшином с питьём и три кубка на случай, если кого-то из нас замучает жажда. Я занимаю кресло, невысокое, но широкое, с мягкой спинкой и подушками, которые одна из служанок тщательно поправляет под моей спиной. На мои колени ложится меховая полость – тонкие стенки шатра не способны долго беречь тепло даже работающей в полную силу огнёвки, а в ближайшие два часа предстоит сидеть фактически неподвижно, без возможности встать и разогреться, словно я уже восседаю на троне перед подданными и не смею и пальцем шевельнуть без нужды. Фрайнэ занимают другие кресла, немного ниже моего, служанки присаживаются на короткую скамеечку в стороне. Слуги-мужчины и охрана остаются на палубе, а погреться они могут у отдельной огнёвки, укреплённой ближе к носу барки. Перед самым уходом из покоев мне передают записку от Стефана, но времени на написание ответа нет, поэтому я прячу сложенный клочок бумаги в карман плаща и просматриваю послание уже на борту, в шатре. Разумеется, ничего нового в записке не обнаруживается, обычный для последних дней набор вопросов и перечень рекомендаций, разве что слегка разбавленных с учётом грядущего полёта. Закончив чтение, я складываю бумажку, отправляю обратно в карман и закрываю глаза.
Слышу, как за пределами шатра отдают команду на взлёт, как поднимают сходни и оба якоря. Ощущаю остро, как корабль приходит в движение, как собранная в специальных резервуарах сила бежит незримыми ручейками по невидимой сети, накинутой на судно, питает её, наполняет жизнью, словно кровь, текущая по венам и артериям человеческого тела. И сеть эта, будто надутый ветром парус, распрямляется, отрывает корабль от брусчатки внутреннего дворика, тянет вверх по воздушным ступеням. В отличие от более быстроходных, лёгких стрел, барка тяжела, неповоротлива, плоское, деревянное её тело неохотно преодолевает силу земного тяготения, поскрипывает, кренится и сопротивляется. Судно влечёт назад, к земле, в то время как наполненная силой сеть неудержимо уводит вверх, к небесам. Минута-другая неспешного набора высоты, и нити земного притяжения начинают рваться стремительно, отпуская корабль на волю. Едва лопается последняя, как барка выравнивается, поворачивается и ложится на курс. Ход её становится мягким, плавным, она легко скользит по воздуху, точно водный корабль по морской глади.
Я впервые лечу на воздушном судне, прежде мне не доводилось бывать ни на барках, ни на стрелах, ни вовсе так высоко над землёю. Наверное, я могла бы насладиться полётом, оценить в полной мере удобство такого способа передвижения, но мысли уплывают далеко за пределы корабля, мечутся между возвращением Илзе на родину и моей собственной жизнью без неё. Умом я понимаю, что не имею никакого права удерживать Илзе, что она вольна принимать свои решения и следовать им, однако не получается избавиться от печали, горечи, удивления и растерянности. Илзе откликнулась на зов мой и Греты, немедля явилась во дворец и делала всё, о чём я её ни просила, не выказывая недовольства, не жалуясь на трудности и не считаясь с неудобствами. Её положение при мне и при дворе всегда было непрочным, зыбким, не говоря уже, что стало бы, проведай об истинном её происхождении кто-то злонамеренный или ратующий за чистоту франской крови. Мы обе рисковали и знали об том. И рано или поздно Илзе ушла бы – это неизбежно, ожидаемо и естественно, но нынешний её уход слишком внезапен, стремителен, чтобы я успела подготовиться, принять и смириться.
Франский монастырь Тейры Дарующей расположен в той части предместий, что в достаточной мере удалены от столицы, однако и не на самой их окраине, где дыхание сердца Империи перестаёт ощущаться так же, как и в любом приграничном домене. Монастырь не бедствует, и мать-настоятельница уверяет меня, что девочки в приюте воспитываются в строгости, смирении, благочестии и прилежании, но не в жестокости и нищете, предназначенной сугубо для маленьких подопечных. Она лично показывает мне и моим дамам спальни девочек, трапезную и классы, дабы высокие гостьи могли сами убедиться, что воспитанницы ни в чём не нуждаются, не голодают и не выполняют одну только тяжёлую работу на благо обители, что они обеспечены всем необходимым, вполне здоровы и чтут Четырёх и особенно свою благодетельницу Тейру Дарующую. Демонстрация необязательна, Шеритта предупреждала, что между визитом в приют и школы особой разницы нет. В обоих случаях от меня требуется одно и то же: раздать подарки детям и деньги взрослым, выслушать всё, что я пожелаю выслушать, принять прошения, буде таковые, поздравить с праздником, произнести какое-нибудь воодушевляющее напутствие и отправиться восвояси. Тересса проявляла внимание и к приютам, и к школам, увеличение числа последних инициатива императрицы, равно как и улучшение условий в многих приютах страны, однако даже столь добросердечная, деятельная женщина, какой была мать Стефана, не могла следить за каждым заведением. Шеритта настоятельно советует не погружаться с головой в проблемы каждого отдельно взятого ребёнка, взрослого и заведения, иначе я рискую вовек не вынырнуть из этого омута. Я на всякое насмотрелась в Беспутном квартале и прекрасно понимаю, о чём речь. Подобные проблемы должны решаться на ином уровне, охватывать по возможности большую часть затруднений, но это мой первый визит, и я хочу сама разобраться, как всё устроено, как и почему действует именно эта схема, а не какая-то другая.
Приют при монастыре Тейры Дарующей образцово-показателен, почти идеален и остаётся только надеяться, что так оно и есть на самом деле, что всё, что я вижу, не красочная декорация, устроенная исключительно ради моего визита. В отличие от шумных, дерзких учеников Бедного квартала, воспитанницы монастыря тихи, сдержанны и почтительны. Они не накидываются с жадностью на привезённые сладости, не разбирают подарки так, словно их вот-вот опередит кто-то более удачливый, не смеются украдкой, не корчат рожицы за моей спиной и не разглядывают мою одежду как диковинку. Девочек, одетых в одинаковые тёмно-серые платья и белые передники, выстраивают в два ряда в просторной зале, и они молча ожидают, пока я подойду к каждой из них. Приняв подарки, благодарят и приседают в быстром реверансе, едва подняв на меня глаза. Девочек в приюте немногим больше, чем учеников в школах, где я побывала, от малышек не старше Миреллы до почти взрослых девушек семнадцати лет. Раздав подарки, я беседую с матерью-настоятельницей, задаю все волнующие меня вопросы, отмечая ещё одно отличие от городских школ – здесь учителя и наставники не жалуются, не перечисляют, чего им не хватает, в чём нуждается заведение, какие бывают затруднения. Затем мать-настоятельница в явном стремлении произвести на меня должное впечатление предлагает показать комнаты, где живут, занимаются и едят воспитанницы. Я соглашаюсь, хотя и вижу по лицам моих спутниц, что на обход монастырских помещений они совершенно не рассчитывали и обошлись бы распрекрасно без наглядной демонстрации условий, в которых живут сироты. По окончанию мы возвращаемся в залу, где ожидают мои служанки, воспитанницы и несколько монахинь-наставниц. Я произношу заранее заготовленную речь, поздравляю всех с праздником, выслушиваю ответные поздравления и заверения, как монастырь рад и счастлив принимать столь высокую гостью, как горд оказанной ему честью и как было бы замечательно, ежели бы милостью Благодатных Её императорское величество навестили его и в следующем году.