Стефан оборачивается ко мне. Во взоре его, долгом, прямом, теснятся понимание, смирение и уверенность в собственной правоте.
– Ты сама говорила, раньше многое было иначе. Мы были моложе, беспечнее… мы увлекались и верили в наши чувства. Нынче мы старше, умудрены опытом… зачастую таким, от которого впору отказаться. Я не желаю лгать тебе, заверяя в своих внезапно вспыхнувших нежных чувствах, в том, что наша весна вернулась. Сколько бы ни грызло меня странное это ощущение в отношении тебя, я всегда чётко понимал, что это не та… не то, что было когда-то. А страсть… ей необязательно питаться романтической влюблённостью, чтобы овладевать людьми.
– Я и тогда не строила иллюзий. Знала, что будущего у нас нет, ты не попросишь меня стать твоею суженой и мы не обвенчаемся в храме как положено, – я встречаю его взгляд спокойно, мне не в чем обвинять того Стефана, что целовал меня на тёплом берегу среди серебряных ив. – Знала, кто ты и что однажды – совсем скоро – ты уедешь и ни разу не оглянешься. Знала, что забудешь – через день, неделю, месяц или год, но забудешь. Знала, что те несколько дней беззаботной страсти единственное, что нам отпущено. Я знала, на что соглашаюсь, и ни о чём не жалела.
– Однако едва ли кто-то из нас мог ожидать… – мужчина глядит в сторону двери в спальню Миреллы, и мне видится в его глазах мимолётная тень вины, неловкости.
– Не могли. Но так уж оно сложилось.
– И теперь нам обоим придётся принять то, как повернула эта дорога. Благодатные не даровали мне наследника… и забрали каждую из жён прежде, чем… – фразу Стефан обрывает и вновь отворачивается к огню. – Многие уверяли меня, что причина в них, в моих жёнах. Сын первопрестольного древа не может быть бездетен, не так ли? Позднее появились те, кто искал ответ в проявлении божественного недовольства, и вероятность злого умысла не исключала гнева Четырёх. Ни одна не была беременна.
Хмурюсь, пользуясь тем, что Стефан не видит выражения моего лица.
Тела несчастных женщин проверяли?
Похоже, что да.
Не припоминаю, как именно закатники назвали артефакт, определяющий беременность на ранних сроках, но среди людей, далёких от оплаты услуг ордена, гуляет упрощённая, куда более дешёвая его версия из числа поделок, изготавливающихся в обход ока Заката. Не знала, что его возможно использовать для подобных случаев, если, конечно, речь об этом артефакте, а не о каком-то другом… Хотя ума не приложу, что давало знание, носила ли умершая дитя?
– Поэтому я заподозрил, что причина может скрываться во мне.
– Порою нужно больше времени, чтобы женщина понесла, – замечаю я. – Зачатие не всегда происходит сразу, с одного или двух раз… или даже нескольких.
Догадываюсь, о чём Стефан подумал – всего-то неделя страсти, безумной, беспечной, безудержной, со случайной девушкой и вот в соседней комнате его дочь укладывает кукол спать, а три фрайнэ, ставшие его жёнами пред законом и богами, не сумели даже забеременеть за отпущенные им несколько месяцев супружеской жизни.
– Аурелия была моей женой больше года, – в голосе пробивается ершистое недовольство. – И уж поверь, о своём долге мы не забывали.
Первая супруга.
Первая надежда.
Первая потеря.
Я не видела Аурелию даже на миниатюрах – бездонная пропасть разделяла ту мою жизнь и императорских суженых, – но, кажется, она была единственной, кто сколько-нибудь пришёлся Стефану по нраву.
Двум следующим повезло меньше.
– В прошлом месяце мне исполнилось тридцать восемь, что означает неминуемое приближение срока. Меньше двух лет на исполнение этой части долга перед Империей и никаких гарантий, что, если я обвенчаюсь с одной из ныне избранной четвёрки дев, история не повторится самым жестоким образом. Мирелла же доказывает, что у меня могут быть дети.