Никто не смог разъяснить мне, отчего девочке – дочери государя, не троюродной внучатой племяннице, не кузине из дальней ветви, – не дозволено стать наследницей на законном основании, а не на словах, не на заверениях, что она девочка, которой сами Благодатные повелели вступать или в род мужа, или под сень божьих обителей. Дочерей императоров просто не рассматривали как наследниц, даже в отсутствии сына в ближайшей по родству ветви. Каждой из этих дочерей и сестёр была уготована роль высочайшей милости, коей государь пожелает одарить своего приближённого, или ненадёжных уз, что соединят Франскую империю с одной из соседних стран. Ни на что иное они претендовать не могли и почему? Лишь потому, что однажды женщине придётся обвенчаться с мужчиной, отринуть своё родовое имя и принять имя мужа, а подобное совершенно недопустимо для человека, что взойдёт на престол. Фрайн Энтонси не преминул упомянуть, что Империя не какая-то там нечестивая Вайленсия и даже не вольнодумная Целестия, где женщина может принять венец государыни, править и идти под венец брачный, не вступая при том в род супруга, не называясь его именем и не отказываясь от своего. Обличённая истинной властью императрица – да разве ж такое видано в Благословенной Франской империи? Как выбор жребием проводить – избирать не дев, но юношей или, того хуже, молодых мужчин? И как, помилуйте Благодатные, обращаться к избранному мужу, кем он станет при своей царственной супруге, что всегда будет стоять выше него? Консортом? Принцем-консортом?
Стефан стоит вполоборота ко мне, склонившись к колыбели, и в слабом рассеянном свете огнёвки я не могу прочитать по его лицу, о чём он думает.
– Что ж, – я расправляю край тонкого одеяла на животе, – полагаю, мы можем попытаться снова… как только будет можно…
– О чём ты?
– О сыне. Тебе и стране нужен наследник, и я прекрасно понимаю, в чём состоит мой первостепенный долг, а особенности моего происхождения позволяют надеяться, что, несмотря на особенности твоего происхождения, нам удастся зачать ещё одного малыша…
– Она открыла глаза! – внезапно восклицает Стефан. С минуту молчит и добавляет тише, с непривычным затаённым трепетом: – И смотрит так внимательно, сосредоточено… Как думаешь, она понимает, кого видит перед собой?
Я сомневаюсь, что младенец в возрасте одного дня от роду осознаёт, кто все эти существа вокруг него, и потому неопределённо качаю головой.
– Как мы её назовём?
– Я думала… Клеменс? – предлагаю нерешительно. – Или ты хочешь другое имя? Быть может, Тересса… или Стефания?
– Благодатных ради, только не Стефания. Закрыла, – выпрямившись, муж отходит от колыбели к кровати, опускается на край. Касается моих каштановых, заплетённых в косу волос – тёмные корни давно отросли, и я не стала заново их красить, а после и вовсе остригла светлую часть. – Клеменс хорошее имя. Её императорское высочество Клементина.
– Её императорское высочество, не Его, – напоминаю.
Стефан осторожно обнимает меня за плечи, смотрит пристально, серьёзно мне в лицо.
– Конечно, мы можем попробовать и попробуем… отчего нет? Но я всё же предпочитаю готовиться к тому, что могут ниспослать Четверо, исходя из того, что Благодатные уже мне даровали.
– Благодатные даровали тебе двух девочек с отравленной кровью и ни Мира, ни даже Клеменс не примут венец первопрестольного древа.
– Ты сама говорила, на деле нет никаких запретов для восшествия на престол наследницы.
– Кроме того, что ни одну из наших девочек не примут ни аранны, ни, особенно, фрайны.
– Время покажет, – невозмутимо парирует Стефан, неожиданно вторя недавним моим размышлениям. – После всего, что произошло за эти годы, с тобой и без тебя, я больше не хочу загадывать так далеко наперёд. Столько вещей меняется, порой едва ли не в одночасье… как можно знать наверняка, что случится завтра?
Знаю, Стефан меня успокаивает, не желает бередить мой и без того растревоженный разум мыслями о том, кто примет императорский венец. Знаю и то, что для передачи венца дочери, не сыну, потребуется немало времени и изрядно сил, вложенных не только в воспитание наследницы престола, но и в подготовку и удобрение почвы, в которую можно посеять семена самой этой идеи.
Безумство.
Трудный, тернистый путь, способный привести в никуда так же, как и моё благоволение закатникам.
Прижимаюсь к мужу, склоняю голову на его плечо, чувствуя, как он находит мою руку, лежащую поверх одеяла, начинает ободряющим жестом поглаживать мои пальцы.