Я качаю головой.
— Нет, это уже ошеломляет меня. Я думаю о нем, жажду его прикосновений, объятий.
— Тогда почему бы тебе не ответить на его сообщение?
— Потому что, мам. Я не хочу быть секретом. Женщиной, которая носит мужское кольцо, но не проводит время с его друзьями. Чьи родители даже не знают о моем существовании. Я не хочу возвращаться к человеку, который не может рассказать мне о своем прошлом. Если бы я хоть немного знала о Ванессе и о том, кто она такая, мы бы, наверное, не оказались в таком положении. Но я пыталась. Я много раз пыталась заставить его рассказать мне больше о своем прошлом, но он не захотел. — Я качаю головой. — Может, я и влюблена в него, но не хочу быть с тем, кто отдает мне только часть своего сердца, а не все.
Она торжественно кивает.
— Я понимаю, но также не хочу, чтобы ты упустила что-то такое потрясающее, потому что проецируешь прошлые отношения на новые.
Она встает и похлопывает меня по руке, прежде чем покинуть мою комнату.
Я откидываюсь на спинку кровати и натягиваю одеяло на плечи.
Проецировать прошлое на настоящее?
Не думаю, что это то, что я делаю.
Но если бы Крис рассказал мне о своих чувствах, а не лгал, я бы не оказалась у алтаря. Неужели я выпытывала у Рэта информацию, чтобы снова не пострадать?
Думаю, это не имеет значения, потому что он все равно причинил мне боль.
* * *
Тук. Тук.
— Открыто, — говорю я, попивая кофе из чашки которую принёс папа.
Сегодня мой последний день безделья. Завтра, убеждаю я себя, я вернусь на работу и буду строить из себя сильную женщину. Меня подташнивает при мысли о возвращении, но я знаю, что не могу прятаться вечно. У меня была неделя перерыва, и пора снова обуть туфли на шпильках и вернуться к работе.
Дверь со скрипом открывается, я поворачиваю голову и вижу бабушку входящую в мою комнату.
— Что ты здесь делаешь? — Спрашиваю я, внутренне ругая родителей за то, что они позволили ей подняться сюда.
— Я пришла, чтобы украсть кое-что из твоей детской одежды. — Она закатывает глаза и устраивается поудобнее на моей кровати. — Как ты думаешь, зачем я здесь? Чтобы извиниться.
— Что ж, извинения не принимаются, так что забирай свои фальшивые болезни и уходи.
— О, так мило, что ты думаешь, будто твоя язвительность заставит меня уйти. Я знаю тебя всю твою жизнь. Это не срабатывало, когда ты была ребенком или подростком, и не сработает сейчас. Я твоя бабушка, и ты меня выслушаешь.
— Именно так, — отвечаю я. — Ты моя бабушка, а значит, должна защищать меня, заботиться, учить всем своим премудростям, а не обманывать меня.
— И именно это я и делала. Я защищала тебя.
— Защищала меня от чего? — Усмехаюсь я.
— От того, что ты совершила огромную ошибку и больше не позволяешь себе любить.
— О ч-чем ты говоришь? — спрашиваю я, чувствуя, как обжигающий взгляд проникает сквозь щит, который я воздвигла между нами.
— Три года, Чаки. Прошло три года с тех пор, как ты смотрела на другого мужчину. И в течение этих трех лет я видела, как ты замыкаешься в себе. Я видела, как ты сторонилась любых романтических отношений, слишком долго оплакивая отношения, которые в итоге оказались не такими, каких ты заслуживаешь. А потом я увидела тебя рядом с Рэтом. — Она качает головой. — Не мое дело было вмешиваться, понимаю, но я также не могла больше этого выносить. И я скажу тебе то же самое, что сказала ему...
— Ты разговаривала с ним?
Она кивает головой.
— Вчера я была у него дома и вот что скажу, Чаки, если бы этот парень играл с тобой и использовал, он бы никогда так не выглядел.
Перекатывая ворсинку на одеяле, я спрашиваю:
— Он плохо выглядел?
— Чаки, уголки его рта и волосы были измазаны глазурью.
О боже... Я пытаюсь сдержать улыбку, но ничего не могу с собой поделать. Я хихикаю и прячу лицо в ладонях, позволяя хихиканью взять верх. Рэт и выпечка в сочетании с тем, как он все время нервно проводит рукой по волосам, — все это должно было когда-нибудь его достать.
— У него в волосах была глазурь?
— Да, видеть его в таком состоянии было, мягко говоря, унизительно.
Это заставляет меня чувствовать себя немного лучше и придает уверенности.
Завтра мне нужно идти на работу.
— И что ты ему сказала?
— Что в свой день рождения я увидела между вами что-то особенное. Он не только не мог отвести от тебя глаз, даже когда разговаривал со мной, но я видела тоску в твоих глазах, и знала, что ты ничего не сделаешь с этим. Я знала, что, несмотря на чувства, которые испытываешь к нему, ты будешь скрывать их, не позволяя им расцвести, и после трех лет наблюдения за твоей мрачной жизнью я больше не могла этого терпеть. Ты моя лучшая подруга, моя девочка. — Она разрыдалась и схватила меня за руку, я позволила ей. — И я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы ты была до безумия счастлива. Да, я совершила ошибку, но я знала, что должна сделать что-то радикальное, чтобы заставить тебя двигаться дальше. Сработало ли это? Да. Было ли это неправильно? Невероятно. И я всегда буду сожалеть о том, что расстроила тебя и нанесла такую эмоциональную травму, но сожалею ли я о том, что сделала это? — Она качает головой. — Нет, потому что это сблизило вас двоих, заставило увидеть, что вы могли бы иметь, что вы должны иметь. Это придало тебе смелости снова позволить себе чувствовать, снова любить.
На глаза наворачиваются слезы, и я делаю глубокий вдох, снова ощущая связь со своей бабушкой, и говорю:
— Я люблю его, бабушка. Я очень сильно его люблю.
— Я знаю, милая.
Она заключает меня в объятия, и слезы снова катятся по моим щекам на ее кремовый свитер.
— Я не должна была влюбляться в него. Я должна была начать новую жизнь, а не влюбляться в своего босса.
— Жизнь — сложная штука. Она делает то, что хочет, и мне будет грустно, если ты упустишь эту возможность из-за того, что твое израненное сердце не желает исцелиться.
Я отстраняюсь и вытираю щеки.
— Не знаю, бабушка.
Она сжимает мою руку и говорит:
— Просто подумай об этом. Не отталкивай его сразу, хорошо?
Я киваю и делаю глубокий вдох.
— Ты принесла мне что-нибудь?
— Что ты имеешь в виду?
— Чтобы загладить свою вину. Ты принесла что-нибудь... например, свое знаменитое сахарное печенье?
Посмеиваясь, она встает с моей кровати и идет в прихожую, откуда приносит коробку с печеньем и ставит мне на колени.
— Все для тебя. Значит ли это, что я прощена?
Я качаю головой.
— Пока нет. Прямо сейчас я могу только терпеть тебя. — Я указываю на нее пальцем и говорю: — Клянусь, если ты еще раз выкинешь подобный трюк, увидишь раннюю могилу, и я сама ее выкопаю. Понятно?
Она кивнула.
Я беру печенье и надкусываю его, позволяя сладкой глазури успокоить мою душу.
— Ты не прощена, и мне понадобится время, чтобы снова доверять тебе, но это печенье очень вкусное. Спасибо, что испекла его для меня.
— Не за что, Чаки. Пока будешь давать мне шансы загладить свою вину, я буду это делать. Просто пообещай, что дашь мне шанс.
— Обещаю.
— И обещай, что дашь Рэту шанс.
Я смотрю в сторону, жуя. Проглотив, говорю:
— Посмотрим, бабушка. Любовь хрупка. Когда она разбита, ее очень трудно восстановить.
— Дать ему возможность восстановиться ее — первый шаг.
Но что, если я слишком напугана, чтобы сделать этот первый шаг? Да, мама говорила, что любовь может принести боль, но после того, что случилось с Крисом? Мое доверие хрупко. Не уверена, что у меня хватит сил снова проявить себя, особенно против такого притягательного мужчины. Но права ли бабушка? Неужели я упущу эту возможность, потому что считаю, что на моем сердце слишком много шрамов? Что они не заживут?