Потом он прекратил свое упражнение, которое исполнял на двери, въехал в небольшую келейку и, вместо ложа, соорудил себе стул, чтобы сидеть. Стул был узок и короток, и ему не удавалось на нем даже вытягиваться. В этой дыре[101] и на этой двери Служитель провел целых VIII лет, да еще в своих обычных оковах. Тогда-то у него появилось обыкновение, [состоявшее в том,] чтобы зимой, после вечерней молитвы, если он, конечно, находился в обители, не заходить ради тепла [в натопленное] помещение и не подходить к монастырской печи, как бы ни было холодно, если только к этому его не вынуждали другие причины. И так он воздерживался на протяжении XXV лет. В те же годы он уклонялся от всякого омовения, как просто водой, так и в бане, дабы утеснить свою взыскующую неги плоть. В течение долгого времени он вкушал пищу летом и зимой лишь один раз на дню, постился не только без мяса, но также без рыбы и яиц. Немалое время он упражнял себя в такой бедности, что не хотел ни принять, ни коснуться хотя бы единого пфеннига, ни с разрешения, ни без оного. Длительное время он искал такой чистоты, что сам себе не хотел нигде почесать тела либо дотронуться до него, но только до ладоней и до ступней.
Глава XVIII
О сокращении пития
Как-то раз он взялся за приносящее скорбь упражнение, состоящее в том, чтобы позволять себе весьма малую меру питья. Дабы тем меньше нарушать ее дома ли или на улице, он изготовил себе малый сосудец в эту самую меру. Его носил он с собой, когда выходил. При большой жажде он приносил ему всего лишь освежение пересохшего рта, как если бы кто прохлаждал болящего человека при сильной горячке. Длительное время он не пил вовсе никакого вина, за исключением одного праздника, Пасхи. Сие он творил в честь великого дня. Долго мучимый изнурительной жаждой и из-за строгости не желая ее утолять ни водой, ни вином, он в глубокой печали взывал к Богу. И вот однажды ему, в его сокровенном, был дан Богом ответ: «Вспомни и подумай о том, как Я жаждал в смертельной тоске, имея немного желчи и уксуса, хотя все студеные источники мира сего были Моими!»[102]
Один раз, незадолго до Рождества, случилось так, что, целиком отказавшись от всякого телесного покоя, он предпринял три упражнения, не считая обычных, в каковых усердствовал уже долгое время. Первое заключалось в том, что после заутрени он оставался стоять пред главным алтарем на голых камнях вплоть до наступления дня. А это было как раз то время, когда ночи самые длинные и заутреню поют очень рано. Другое упражнение заключалось в том, что ни ночью, ни днем он не заходил в теплое помещение и не согревал рук теплом тлеющих углей подле алтаря. Руки у него отекали ужасно, поскольку в то время было холоднее всего. После вечерней молитвы шел он, продрогший от холода, спать на своем стуле, а после заутрени стоял на голых камнях в ожидании дня. Третье упражнение заключалось в том, что в течение дня он лишал сам себя всякого пития — как бы ужасно ни жаждал, — за исключением разве что утренней трапезы, когда пить хотелось не сильно. Но уже ближе к вечеру он испытывал настолько сильную жажду, что все его естество порывалось к питью. Все сие он переносил с немалой горестной болью. Рот его пересыхал изнутри и снаружи, словно у больного, когда тот в горячке. Его язык весь растрескался, так что потом он не мог его вылечить в течение целого года, и даже дольше. Когда он стоял с сухим ртом на вечерней молитве, и, по обыкновению, кропили святою водой, то в страстном желании он открывал рот и широко его разевал в сторону кропила в надежде на то, что хотя бы малая капля воды попадет на его пересохший язык и язык от того станет немного прохладней. Затем, сидя за столом во время коллаций[103] и отстраняя от себя вино, он возводил очи ввысь и говорил: «Увы, Отче небесный, прими в жертву моего сердечного сока сие прохладное питие и напои им в жажде Чадо Свое — когда Он, жаждущий, висел на кресте в смертельной тоске». Иногда, мучимый сильной жаждой, он ходил возле колодца и, взирая на звенящую воду в луженом котелке, с сердечным воздыханием возводил очи к Богу. Порой, совершенно подавленный, изрекал из сокровенной основы: «Ах, вечное Благо, неисповедимы суды Твои! Совсем рядом со мной пространное Боденское озеро, и повсюду вокруг течет чистый Рейн, мне же так дорог хотя бы единственный глоточек воды! Не печально ли это?»
101
102
103