Было утро, закончилась месса. Он грустно сидел в своей келье и размышлял о том, что с ним приключилось, мерз, ибо дело было зимой, и тут в нем что-то сказало: «Открой окно кельи, посмотри и научись!» Он отворил окно и, взглянув, увидел собаку. Она носилась кругами по крестовому ходу, таскала в зубах потрепанную тряпку для ног, вытворяя с ней презабавные фокусы: подбрасывая ее вверх, швыряя вниз и раздирая в ней дыры. Он возвел очи горе, глубоко воздохнул, и ему было сказано: «Точно так же будет с тобою в устах твоих братьев». Он подумал в себе: «Раз уж не может быть по-другому, отдай себя на это, однако смотри, как сия тряпка, молча, позволяет творить с собой все что угодно, так и ты поступай!» Он вышел, [поднял тряпку] и оставил ее у себя на долгие годы как свою любимую драгоценность и, когда хотел разразиться в возгласах нетерпения, доставал ее, чтобы, узнав в ней себя, соблюдать молчание по отношению ко всем.
Если в негодовании он порывался отвратить лице свое от притеснявших его, то ему изнутри сие запрещалось и говорилось: «Подумай-ка, вот Я, твой Господь, не закрывал Своего прекрасного лика от тех, что плевали в Меня»[113]. И он, глубоко раскаиваясь, обращался к тем людям, преисполненный благости.
В самом начале, когда его постигало какое-то горе, он размышлял в себе так: «О, Боже, скорей бы сие несчастье прошло, дабы мне от него быть свободным». И вот, в день нашей Владычицы, в Сретение[114], ему в видении явился младенец Иисус и, укоряя, сказал ему так: «Ты пока не умеешь страдать как положено. Я тебя научу. Посмотри, когда ты страдаешь, тебе не надо взирать на конец текущих страданий и хотеть затем упокоиться. Пока длится это страдание, тебе нужно заранее готовиться принять в терпении другое страдание, которое последует. Тебе надобно поступать, подобно деве, срывающей розы. Она срывает цветок с куста роз, но ей недостаточно. Она помышляет о том, как ей продолжить, как бы сорвать ей еще. Вот так и ты поступай: заблаговременно приготовься к тому, что, когда сие страдание закончится, тебя тотчас постигнет другое».
Среди остальных друзей Божьих, что предсказывали ему грядущие беды, пришла к нему некая благородная святая особа и сказала ему, что в праздник ангелов[115], после заутрени она очень настойчиво молилась Богу о нем. И вот ей явилось в видении, что она отведена была в место, где находился Служитель, и узрела, что над ним вздымается прекрасное дерево роз. Оно было высоко, пространно, было благолепного вида, и повсюду на нем росли дивные, алые розы. Особа взглянула на небо, ей показалось, что вот солнце красиво восходит, без всяких туч и в великом сиянии, а в солнечном блеске стоял прекрасный Младенец в виде креста[116]. И вдруг узрела она, что из солнца изошел некий луч — и «прям в сердце Служителя». Он был до такой степени мощный, что воспламенились все его жилы и члены. Розовое древо меж тем наклонилось, словно желая оградить своими толстыми сучьями его сердце от сияния солнца, и не могло сего сделать, ибо исторгающиеся лучи были настолько сильны, что проникали сквозь сучья и светили в самое сердце. После того она увидала, что Младенец, выступив из солнца, сошел. Она же сказала ему: «Ах, милое чадо, куда направляешься?» Он ответил: «Желаю идти к возлюбленному Мною Служителю». Она сказала: «О нежное чадо, что означает сияние солнца в сердце Служителя?» А Он отвечал: «Я просветил его любвеобильное сердце столь ярко, чтобы из него вырывались отблески света, любовно притягивая ко Мне сердца всех людей. А толстое дерево роз означает многие скорби, что его ожидают. Оно не сумело сему помешать, да исполнится сие благородно на нем».
Поскольку новоначальному человеку надобна отрешенность, решил он остаться в своем монастыре более X лет отрешенным от целого мира. Выйдя из-за стола, запирался он в своей капелле и оставался в ней. Ни к вратам, ни куда-либо еще ему не хотелось — подолгу беседовать с женами или мужами или хотя бы их видеть. Для своих очей он выбрал близкую цель, дальше которой они не должны были смотреть. Она располагалась в пяти шагах от него. Во всякое время Служитель оставался в обители, не желая выйти в город либо деревню. Он хотел себя посвятить лишь своему одиночеству. Оная предосторожность, впрочем, ему не помогла, ибо в те самые годы обрушились на него страшные скорби, и он был ими весьма утеснен, так что у себя самого и у прочих людей вызывал только жалость.
Дабы заключение для него стало полегче — ибо он сам себя, без оков, принудил к тому, чтобы X лет оставаться в капелле[117], — Служитель заказал у художника изобразить ему святых отцов древности и начертать их изречения[118], а также некоторые иные назидательные вещи, которые подвигли бы страждущего человека к терпению в превратностях. Но Бог не захотел попустить, чтобы он порадовался этим картинкам, ибо, едва художник набросал в капелле углем древних отцов, у того разболелись глаза, и он их не смог разукрасить. С тем художник откланялся, сказав, что пусть, мол, произведение остается таким, покуда он не поправится. А когда Служитель начал к нему приступать и выспрашивать, сколько же надобно ждать, чтобы он выздоровел, тот отвечал: XII недель. Служитель попросил его поднять упавшую лестницу к намеченным образам древних отцов, потер их ладонями, провел ими художнику по его хворым глазам и сказал: «Силою Божией и святостью сих древних отцов повелеваю я, мастер, вам, чтобы вы завтра днем сюда возвратились, а ваши глаза были совершенно здоровы». И вот, когда настало раннее утро, пришел мастер, радостный и здоровый, и благодарил Бога и Служителя за то, что он выздоровел. Но Служитель приписал сие не себе, а древним отцам, до чьих образов он прикоснулся ладонями.
113
116
117
118