— Так на чем мы остановились, Соня?
Больше ничего нет, только эти слова.
Я не отвечаю, я докуриваю сигарету, жду, пока он докурит, беру его за руку. Я еще не очень хорошо себе представляю, что сейчас сделаю, знаю только, что не хочу, чтобы свадьба Анны закончилась так, как мне представлялось утром в спальне, — я одна в своей постели, одна и немножко пьяная.
Мы входим в замок. Музыка бьет по ушам, они включили мерцающий свет, дети перебегают из одного зала в другой, не обращая на нас никакого внимания. Я все еще держу Романа за руку. Я молюсь: только бы он ничего не сказал, только бы ни о чем не спросил, потому что от этого сразу треснул бы хрупкий ледок моей беспечности. Я не ускоряю шаг, когда мы проходим по залу, где все танцуют, не то что не бегу. Нас могут увидеть — меня, маму невесты, которая ведет за руку папу жениха. Все может случиться, и, наверное, именно поэтому я ничего не боюсь. Я думаю: если уж что-то нас и остановит, то пускай здесь. И сейчас.
Он тоже спокойно идет за мной по залу, где все танцуют, в мерцании светящихся шаров они похожи на роботов, у них резкие движения, никакой гибкости, плавности. Я ступаю на лестницу, Роман по-прежнему идет за мной, я на него не смотрю, ни разу даже взгляда через плечо не бросила, просто чувствую его руку в своей и иду — твердо, мы ни о чем не жалеем, мы ни в чем не сомневаемся. И я думаю, что мне надо все накрепко запомнить. Собрать воспоминания для тех дней, когда буду одна, собрать их, как красивые камешки. Я так редко это делала. Мэтью.
Я вспоминаю родинки на светлой коже, грустную улыбку, с которой он уходил от меня в то утро, свой палец, продетый в шлевку его брюк, хриплый голос Нины Саймон, когда мы любили друг друга, но я ведь прожила с ним полгода — почему у меня не удержалось в памяти больше… И сегодня, раз уж я не узнаю об этом человеке ничего, кроме того, что он скажет сам и покажет сам, раз уж я не сомневаюсь, что между нами ничего больше быть не может, всего-навсего выплывший в водовороте жизни случай, раз уж я знаю это все, то и говорю себе, что надо быть внимательнее, чем всегда, все заметить и все запомнить. Чтобы вспоминать потом наши приглушенные устилающим лестницу бордовым ковром шаги. Свою левую руку на гладких перилах, свет, все более рассеянный с каждым поворотом лестницы, удаляющийся шум, наши тени на стене — длинные, нереальные. Это чувство ожидания у нас обоих, такое явное, как будто его можно потрогать. Шелест моего платья, наши осторожные шаги, осторожные, да, но уверенные, — наши шаги по коридору, который ведет в мою спальню, щелчок автоматического выключателя, на который мы не обращаем внимания и не останавливаемся. Чтобы вспоминать, как звякнул ключ от моей двери, о моей руке, выпустившей его руку, о пустоте, которую враз ощутили мои пальцы, о его теле близко-близко к моей спине, о его дыхании на моих волосах, о прохладе, которой встретила нас спальня, когда я открыла дверь, — уходя, я оставила окно открытым, — о запахе моих духов, смешавшемся с ароматами ночи, растворенными в воздухе.
Он входит, и я тихонько затворяю за ним дверь. Поворачиваюсь, прижимаюсь к двери спиной, потому что ноги вдруг стали ватными, потому что я вдруг поняла, что мы одни, я начала и отступать мне некуда.
11
Вам никогда не приходилось задумываться, почему, если ты одна, море в солнечный зимний день кажется таким новым? Новеньким с иголочки, чистеньким, только что явившимся незнамо откуда, совершенно невинным и простодушным. Как невинная девушка. Словно до него, до этого моря, никто и никогда не дотрагивался, никто его никогда не целовал, не входил в него, не проглатывал и не выплевывал, не брал во всех смыслах слова. В это мгновение я чувствую себя именно такой, в это мгновение, когда спиной прижимаюсь к двери и его тень накрывает мое лицо. Я ничего не пережила, сорок два года жизни ничему меня не научили, ничему. Мое сердце никогда не ранили, мое тело никогда не кровоточило, моя душа никогда не терзалась ни тревогой, ни тоской, я еще не умею лгать, предавать, бросать, ненавидеть, плутовать, красть, притворяться. Я никогда ничем не болела, никогда не страдала, я не думаю о смерти, я просто живу. Я ничего ни о чем не знаю. Будущее, грядущее, предстоящее, завтрашний день, все это, такое всегда для меня тягостное, потому что полно неизвестности, все это зыбкое, как песок, притягивающее нас только тогда, когда мы еще не вкусили, даже не пригубили неотделимой от всего этого горечи, — все это меня ждет, но мне ничуть не страшно. Где начинается легкомыслие и где кончается отвага?
Половина одиннадцатого. Подхожу к окну, чтобы закрыть, и ловлю взглядом луну в небе и накладывающееся на луну собственное отражение в стекле. Там, снаружи, сейчас никаких красок, не видно рапсовых полей, не видно долины, тумана, домиков — теперь картина черно-белая. Я улыбаюсь своему отражению, из-за распущенных волос лицо кажется еще меньше. Приближается Роман, и я как будто смотрю фильм. Я вижу позади себя его лицо, его встрепанные волосы, такой старый фильм, как ожившая фотография, нерезкая, между нами луна, между нами ночь, он останавливается прямо за мной, он улыбается, и больше я ничего не вижу, потому что закрываю глаза. И ко мне приходит немыслимая, невозможная уверенность, что теперь все будет хорошо.
И еще я тут же понимаю, что все, с нами происходящее, правда. Это мгновенное понимание меня не пугает, я не зажимаюсь от него, наоборот, мне от него спокойно, и я так богата, так переполнена, как редко, а может, и никогда не была. Что чего стоит, я всегда осознавала только потом, когда ничего уже не было, когда все уходило в прошлое, когда от всего, что ушло, оставались лишь грусть и воспоминания. А теперь время словно замедлилось, поделилось на долгие секунды, которые я могу смаковать, в которые я могу погружаться вся целиком, делать как-то так, чтобы каждой частицей кожи ощущать мгновение в его протяженности и широте. Я никуда не спешу и впервые в жизни не пытаюсь ни взять верх над уходящим временем, ни подчиниться ему. В этот раз часы стали мне друзьями, союзниками, братьями. Мое сердце открывается, как небо, мое сердце — небо.
Совсем гладко все-таки не получается. То я начинаю стесняться, как девчонка, то Роман неловок, мы ищем опоры в уже знакомом — в глазах, в губах, мы не разнимаем рук, что бы мы ни делали, мы стараемся не расцепиться взглядами, но мне нравятся эти неловкости, эти колебания, эта трогательная, идущая от волнения неуклюжесть, и глаза у меня влажнеют, и начинают литься слезы, и сердце бьется так, что грудь вздрагивает. Я не притворяюсь идеальной любовницей, не притворяюсь, будто все умею, мне совершенно не нужно доказывать, что опытна в любви, сейчас все правда и все правильно, все, что годы подарили мне лучшего, и все, что годы прицепили ко мне худшего, все это со мной.
Мы смеемся над своей неуверенностью, и в эти мгновения неуверенности нам лучше, чем если бы все было совсем гладко. Между нами сообщничество, которого не бывает у любовников на одну ночь, гармония, какой не всегда достигают пары, долго прожившие вместе. У него три родинки на ключице, на палец одна от другой, и еще две на плече, и еще одна, покрупнее, на бедре, эту можно взять между большим и указательным и покатать… Розовая такая родинка, немножко сморщенная, но розовая, будто щеки юной девы в романах восемнадцатого века. А чуть пониже, на внутренней поверхности ляжки, еще одна, я не решилась рассмотреть ее как следует, только прикоснулась, закрыла глаза и представила себе, что она тоже розовая. И подумала, что у меня хватит времени в этом убедиться. Впервые в жизни я не торопилась — завтра, послезавтра, через месяц, через год, все равно когда, какая разница. То, что происходит сегодня, во время свадьбы Анны, у меня теперь навсегда. Я поймала себя на том, что нет у меня ни надежд, ни ожиданий.
Внизу продолжается праздник, как будто под полом бьется огромное сердце, я не знаю, который час, я не осмеливаюсь шевельнуться. Роман уткнулся мне в плечо, он не спит, ни мне ни ему совсем не хочется спать, сна ни в одном глазу, просто как никогда. Я молюсь, чтобы это длилось вечно. Нет, не о том, чтобы Роман навсегда остался в моей постели, я понимаю, что это невозможно, а может быть, и не нужно, а о том, чтобы это чувство — «я сделала то, что надо было сделать», чувство, что я в ладу с собственным телом и собственным духом, что я послушалась глубинной интуиции и не ошиблась, — чтобы это ощущение осталось со мной на всю жизнь. Мне кажется, будто я в первый, самый первый раз переживаю такое… такое, что можно было бы назвать простым, прекрасным, добрым, мне кажется, будто я обрела нечто неуловимое и драгоценное, нечто постоянно ускользающее от нас из-за пустой траты времени, из-за жажды все иметь, гнаться и копить, подменившей умение созерцать.