Тут в дверь наконец стукнули, и Харальд встал, чтобы принять у порога поднос с элем и едой. Молча вернулся, поставил поднос на кровать. Отрезал кусок мяса, швырнул в рот, проглотил, почти не жуя.
Хотелось есть — то ли из-за ночи, проведенной на ногах, то ли из-за того, что случилось с его телом. Или Один послал ему весть, показав, что в любой момент способен лишить его подаренной силы…
Или его настигло очередное изменение.
В любом случае, надо начинать жить как простой человек. Держать постоянную охрану. Убивать всех, кто может стать его врагом. Заранее, не дожидаясь от них удара.
И ждать любого подвоха. Беречь девчонку.
Харальд запил мясо большим глотком эля, потом отрезал тонкий ломтик. И, потянувшись, вложил его в ладонь Сванхильд, лежавшую на подушке возле ее щеки. Приказал:
— Ешь. Ночь была тяжелой. Тебе нужны силы, чтобы все скорее заросло.
Полусогнутые пальцы шевельнулись, сжимаясь вокруг куска и Харальд вдруг услышал, как она заплакала.
С ней надо быть поосторожней, тут же подумал он. Молча отложил нож, встал.
И лег на край ее кровати, лицом к ней. Пальцем вытер слезы, текущие по переносице, по виску — и дальше к подушке. Негромко спросил, погладив по щеке:
— Ты скажешь, почему плачешь?
Может и не ответить, мелькнуло у него. А ревет от боли — или из-за всего вместе. Из-за пережитого ужаса, той же боли, от жалости к тем бабам, которых он "хотеть убить".
Сванхильд всхлипнула. Сказала дрогнувшим голосом:
— Нет жена ярла. Меня видеть… без одежды. Люди, воины. Нехорошо. Стыдно.
Харальд шевельнул бровями. Ему мысль об этом тоже не нравилась… но жизнь есть жизнь. В ней бывает всякое.
Он сообщил, чуть приподнимаясь и подпирая голову согнутой рукой:
— Меня тоже видели без одежды. Это пожар, Сванхильд. Может, и к лучшему, что ты была голой. Рубаха полыхнула бы сразу. Ты могла обгореть с ног до головы. Тряпка горит быстро, понимаешь? А тело горит уже потом…
Сванхильд на мгновенье перестала плакать. Судорожно втянула воздух, попросила:
— Не надо. Страшно.
— Запомни этот страх, Сванхильд, — посоветовал Харальд, надеясь, что она поймет. — И вспоминай его каждый раз, когда снова попросишь меня пожалеть кого-то. Я и так милостив к тем бабам — по всем правилам, их следовало бы сжечь живьем. Поступить с ними так, как они решили поступить с тобой и со мной. Но они умрут быстро.
— Как? — тут же слабо откликнулась девчонка.
— Нож, — коротко сказал он, решив, что большего ей знать не стоит. Приказал: — Ешь мясо.
Сванхильд посмотрела на ладонь, в которой был зажат ломтик.
— Не могу. Пить много молока, мед… не могу.
— Угостишь меня? — быстро спросил Харальд.
И подумал — вот вроде и нехорошо, что ее видели голой… но хорошо, что он оставил ее этой ночью без всего, а покрывало слетело. Ткань и впрямь загорается быстро. Кто знает, какой она была бы сейчас, останься на ней рубаха.
Нехороший озноб стрельнул по загривку, и он на долю мгновенья оскалился. Но тут же стер с лица оскал. Не хватало еще напугать…
Ладонь Сванхильд неуверенно приподнялась, и он губами подобрал с нее ломтик мяса. Проглотил, наклонился, лизнул тонкие пальцы, снимая с них капли мясного сока.
И вдруг ощутил другую руку девчонки на своем затылке. Замер, уткнувшись носом в ее ладонь.
Хотя рука на затылке не давила — просто касалась.
— Я не бежать снова, Харальд, — как-то монотонно — и даже торжественно — произнесла Сванхильд.
Похоже, сейчас скажет то, о чем долго думала, мелькнуло у него в уме.
— Я быть тут, рядом. Но жена ярла — нет. Я рабыня, меня видеть без одежды. Все видеть. Ты ярл. Не надо… подносить эль. Я не пить.
— Когда невеста не пить эль, — неторопливо сказал Харальд, отрываясь от ее ладони — и приподнимаясь. — Ей вливают его в глотку. Если понадобится, то вливают силой. Теперь у тебя есть родичи. Они помогут тебе выпить мой эль. Потому что ты достойна моего эля. Ты одна. И я все равно женюсь на тебе.
Припухлые дрожавшие губы были слишком быстро. Он потянулся вперед, прошелся по ним языком. И впрямь — молоко и мед.
Харальд и сам не заметил, как легкий поцелуй перешел в жадный, злой. Потом ощутил, как просыпается тело, наполняясь желанием — и рывком оторвался от Сванхильд. Сказал, зажав осунувшееся лицо между ладоней, поглаживая большим пальцем изгиб нижней губы:
— Если бы ты сама заголилась перед кем-то, тогда да, это было бы стыдно. Но все было не так. Никто из моих людей не вспомнит об этом. Иначе в крепости случится один короткий хольмганг. И тот, у кого слишком хорошая память, умрет.