— Хольмганг? — тихо спросила она.
— Два воина, два меча, одна смерть, — пояснил Харальд. — Поединок. Хольмганг.
Сванхильд моргнула, сказала тоскливо:
— Опять смерть…
— Хватит об этом, — приказал он. — Что еще тебя тревожит? Беспокоит?
И тут же спохватился — она могла не знать этих слов. Добавил:
— Скажешь, почему тебе плохо? Помимо боли, помимо того, что "жалеть"?
Ее ресницы дрогнули и опустились. Каким-то чудом их не опалило.
Значит, есть еще что-то, уверенно подумал Харальд.
— Я… много шрамов, — выдохнула она. — Плохо. Нехорошо. Нет — белая, красивая.
От этих слов ему стало легче. Что-то подобное он уже слышал.
Харальд убрал ладони, по-прежнему державшие ее лицо. Встал с кровати, содрал с нее покрывало.
И надавил на плечо, перекатывая на живот. Начал осторожно задирать рубаху. Сванхильд испуганно задышала. Выпалила:
— Зачем?
— Посмотреть, — коротко сообщил Харальд. — На то, что с тобой случилось.
Она не унималась.
— Стыдно.
Говорить худо-бедно она научилась, подумал он, обнажая ягодицы. Похоже, теперь ему придется думать, как научить ее молчать.
Хорошо хоть не дергалась.
Ожоги были нехорошие. Посередине каждого черно-серыми пятнами тянулись струпья обгоревшей плоти. Два темнели на том ожоге, что под ягодицей, три на поясничном. Вокруг струпьев шли крупные лопнувшие пузыри, дно которых уже подернулось сероватым налетом. По краям частым ожерельем тянулись пузыри помельче. Вокруг блестела намазанная маслом красная кожа…
Она вовремя залезла под половицы, подумал Харальд, рассматривая ожоги. С потолка уже начали сыпаться головешки. И ее вовремя вытащил Торвальд. Раз сыпались головешки, полы вот-вот заполыхали бы.
Там, где пузыри, все затянется и зарастет. Но под струпьями, как только они отпадут, останутся рубцы. И все же — было бы мясо, а шкура нарастет…
Заживать все будет дней пятнадцать-двадцать. Он как раз успеет построить новый дом.
Харальд скривился, потянул рубаху вниз. Дней семь ее теперь нельзя трогать. На спину с такими ожогами уже не завалишь. Да и потом придется быть осторожным.
Он перевернул Сванхильд на бок, снова улегся на край ее кровати. Сказал, вытаскивая у нее из-за плеча прядь опаленных волос и пропуская ее между пальцев:
— Я все посмотрел.
Девчонка сморгнула и посмотрела на него потеряно, тоскующе. Как будто он уже объявил, что она больше не "белая и красивая".
Надо как-то утешить, мелькнуло у него.
Вот только утешать баб он не умел. Запугивать или улещивать подарками — это да.
— Сванхильд, — не торопясь, так, чтобы она поняла, сказал Харальд. — Я не буду трогать тебя семь дней. Чтобы там…
Он коснулся изгиба талии, за которым начинался ожог на пояснице. Подумал мельком — и ведь даже погладить нельзя. Шелк натянется, пройдется по ожогу…
А у него под животом уже потяжелело.
— И там.
Еще одно прикосновение, но уже к левому бедру.
— Чтобы там зажило. Потом ты снова будешь спать без рубахи каждую ночь. Семь дней. Но спать я все равно буду здесь.
Он ткнул себе за плечо, указывая на кровать, стоявшую рядом. Подумал досадливо — придется нелегко. Но так спокойнее. И ему, и, как теперь выяснилось, ей. Чтобы не надумала чего.
— И вот через семь дней мы снова поговорим. О том, какая ты белая, красивая… и лучшая.
— Одна на все края? — тихо выдохнула Сванхильд.
Губы Харальда дрогнули, раздвигаясь в улыбке.
— Другой такой нет, — подтвердил он.
На следующий день Харальда разбудил Кейлев, стукнувший в дверь. И объявивший:
— Все готово, ярл. Рабы выкопали могилы, друзья погибших уже выложили ладьи из камней на дне. И щиты сколотили, сверху накрывать. Тела обрядили…
Харальд торопливо оделся, вышел из женского дома под забранное тучами небо. Обменялся кивками с Кейлевом, зашагал к воротам.
На кладбище, устроенном в сотне шагов за крепостной стеной, собрались сейчас все, кто не стоял на страже. Человек пятьсот, не меньше.
Пришли посмотреть, как умрут бабы, виновные в смерти их товарищей, подумал Харальд, становясь между двух ям.
И кивнул, давая знак начинать.
Женщин повесили, столкнув их с земельного отвала прямо в могилы — с петлями на шеях. И одновременно те, кто стоял рядом, пронзили дергавшиеся тела копьями. Все было сделано, как положено. Дочери Ольвдана стали жертвами Одину.
Потом веревки, на которых висели уже мертвые женщины, обрезали. Тела скользнули в яму. Друзья убитых накрыли могилы громадными щитами, начали забрасывать землей…