И он, еще никого не видя, понял — родитель.
— Живым… — жадно попросил шипящий голос из темноты. — И чтобы бился…
Харальд подхватил задергавшегося Трюгви, молча выдрал кляп. В два взмаха разрезал ножом веревку, стягивавшую запястья за спиной — и другим концом наброшенную на шею, петлей. Перекинул через борт.
Над заливом полетел дикий крик. Потом смолк, захлебнувшись. Бабы от ужаса перестали скулить, затихли, шмыгая носами.
Над водой, с той стороны лодки, куда он бросил Гудремсона, сейчас плавало светлое марево, высвечивая верхушки волн. Бьющееся тело погрузилось, следом всплыла темная голова.
Харальд угрюмо сказал:
— Я предупреждал, чтобы ты не трогал мою женщину.
— С ней ничего плохого не случилось бы, — проскрипел отец. — Участь простых рабынь не для нее, раз уж ты ее выделил. Стала бы живой утопленницей — они живут долго, не увядая. И ты пришел бы следом за ней, ко мне…
— Нет, не пришел бы, — холодно бросил Харальд.
Но это заявление вызвало в нем темное недовольство. Выходит, бросил бы ее в лапах родителя. Одну.
Это уже не была бы Сванхильд, быстро подумал он. Тело, но не ее душа. Вряд ли живые утопленницы умеют краснеть или просят кого-то пожалеть.
— Я бы оплакал свою женщину, — размеренно сказал Харальд. — А потом отправился бы к Готфриду. Предупреждаю — не трогай ее. Ни щупальцами своих тварей, ни чем-то еще. Никогда.
— Или что? — медленно отозвался Змей.
— Все-то тебя пугать надо, — с досадой бросил Харальд. — Хочешь, я тебе кое-что предложу?
— Что может предложить Мировому Змею простой берсерк? — вопросом на вопрос ответил родитель. — Кроме себя самого, конечно?
Харальд поставил одну ногу на борт лодки, наклонился к воде, опершись локтем о колено.
— Скажи мне — почему я родился? Если я так опасен для тебя и для мира?
— Тебе не понравится, — скрипнул Ермунгард.
И Харальд удивленно приподнял брови. Заметил:
— Переживу.
— Моя плоть меняется, — прошипел родитель. — Все время. Когда-то я был ростом с тебя… и жил в Асгарде, с остальными. Потом начал расти. Меняться. И меня выкинули в мир людей, в море… даже Один и Тор испугались того, кем я могу стать. Но потом я открыл — когда у меня рождается дитя, мое тело перестает меняться. Остается прежним, пока дитя живет. Я начинаю думать чаще. Бывает, что думаю даже без жертв. Пока мой сын живет, мое проклятье, вечное изменение плоти, спит…
— Значит, я твое спасение, — равнодушно сказал Харальд. — Одного не могу понять — как ты не порвал на куски мою мать? С твоими-то привычками?
Может, ему показалось, но со стороны воды прилетел тихий вздох.
— В ней было так много жизни… она сияла мне с берега. Манила теплом, как огонь посреди холода. Я видел ее даже ночью, когда она спала — красной искрой на сером. Потом пришло время. Я нагнал бурю в южных морях, затопил пару кораблей. И взял ее, пока мог думать. В тот день она пошла на берег собирать яйца чаек, с парой воинов своего отца…
Харальд стиснул зубы. Яйца чаек. Выходит, его зачали весной. Все правильно, он родился зимой.
И сразу вспомнилось почему-то, что там, в Сивербе, мать никогда не подходила слишком близко к берегу фьорда. Вообще не приближалась к кромке воды — словно опасалась чего-то.
— Раз так, то тебе нужно, чтобы я жил, верно? — неласково буркнул он. — Давай договоримся — я постараюсь выжить здесь, на земле, а ты мне в этом поможешь.
— На дне тебе ничего не грозит…
— Кроме скуки, — рявкнул Харальд. — Вот мое предложение — я разобью Готфрида, человека, которого выбрал Тор, чтобы начать Рагнарек. Я обуздаю дар Одина, который мне достался. Я выживу, несмотря ни на что. И не поднимусь в небо. А ты не будешь мне мешать — и не тронешь мою женщину. Согласен?
Ермунгард долго молчал. Сказал наконец:
— Такие, как ты, погибают не в бою, а от предательства. И предают чаще всего женщины.
Харальд нахмурился.
— Пока что меня чаще всего предавал мой отец. Сначала он подослал ко мне людей с зельем, желающих превратить меня в ручное чудовище. Потом драугаров. Затем хульдру.
— Гудрем зря надеялся, что ты будешь служить ему долго… — насмешливо скрипнул Ермунгард.
— А ты зря старался, но речь не об этом. Давай так — я пригляжу за своей женщиной, а ты за своими щупальцами. Не трогай меня, и я попробую продержаться. Раз Один и Тор используют людей, чтобы начать Рагнарек, значит, их силы в этом мире не так уж велики. И Асгард, где они обитают, слишком далек от мира людей…
— Но если ты поднимешься в небо, — прошипел Мировой Змей, — ты отравишь его. И Биврест, радужный мост из этого мира в Асгард, засияет в полную силу… и боги смогут прийти сюда. Остаться. Все случится, когда ты поднимешься в небо…