Харальд нагнулся еще ниже, тоже прошипел — голосом, похожим на голос самого Ермунгарда:
— Не когда, а если. Они сбросили тебя сюда. Отдали тебе этот мир — так сделай его своим. Борись за него. Я стану мечом, который подрежет поджилки Готфриду. И посмотрим, кто победит — светлые боги, мечтающие о Рагнареке, или темные, которые хотят спасти этот мир. Ну?
— Это невозможно, — булькнул родитель. — Тебе с ними не совладать. Даже Локи, твой дед — и тот не смог защитить себя. И теперь висит, привязанный кишками сына… а ведь он дитя первых етунов, один из древних…
— Я не так много прошу от тебя, — угрюмо сказал Харальд. — Подождать до весны. Корабли Готфрида я встречу в море. И если увижу, что его не победить, отправлюсь к тебе. Прямо с палубы своего драккара.
В этот последний поход, мелькнула у него мысль, Сванхильд лучше не брать. И Кейлева с сыновьями тоже оставить на берегу. Сразу отправить их всех в Хааленсваге…
И может быть, они сумеют пережить Рагнарек.
— А до тех пор не подплывай ко мне близко, — закончил Харальд. — Не трогай мою женщину. А еще лучше, помоги мне. Хотя бы знаниями. Я ведь не первый твой сын? Что случилось с остальными?
Ермунгард помолчал, потом гулко сказал:
— Сердце Токи перестало биться перед той весной, когда я зачал тебя… но он жил больше трехсот лет. Жил счастливо и достойно, в моих владениях… и тебе там уготовано место.
— Считай своими владениями весь этот мир, — ровно предложил Харальд. — Скажи лучше — Токи тоже пытались подсунуть зелье из твоего яда, чтобы он поднялся в небо? В нем тоже был дар Одина?
— Да… — прошелестел Ермунгард. — Но я предложил — и он был не против…
Харальд оскалился.
— А я против. Не скажешь, почему Тор и Один вспомнили обо мне только прошлой весной? Да и ты тоже?
— Такие, как ты… должны возмужать. Моя плоть должна вызреть. Начать изменяться. Только потом все начинается. И все возможно…
Ермунгард вдруг шевельнулся, подплыл к лодке поближе.
— Теперь я все чаще думаю, сын. Теперь тебя можно забрать. Но и те, другие, теперь знают, что время пришло…
Харальд сцепил зубы. Он созрел — ну прямо как яблоко на ветке.
Следом вдруг мелькнула другая мысль — и Харальд замер. Вот что можно предложить Мировому Змею. Вот на что родитель может и согласиться.
— Раз так, — медленно уронил Харальд, — то выходит, что плоть Ермунгарда способна изменяться только на земле? Поэтому тебя сбросили именно в море?
— Я менялся даже там, — прошипел Змей. — Но не так быстро, как на суше. Потом мне начали приносить в жертву дев. Одной я позволил выжить. Так родился первый сын. С тех пор у меня всегда был сын…
Харальд кивнул, нависая над бортом лодки. Спросил:
— Как ясно ты начнешь думать, если я и дальше останусь здесь, на берегу? Проживу на земле год, два, три? Много лет? Или хотя бы до весны?
На этот раз ответа родителя Харальду пришлось дожидаться долго. А когда Ермунгард заговорил, голос его едва шелестел над волнами. Хорошо, что бабы, задохнувшись от ужаса, скулили теперь почти неслышно.
— Не знаю… я не пробовал. Никогда не рисковал. Но неизвестно, каким станешь ты. И мир может погибнуть…
— Все же до весны время есть, — с нажимом сказал Харальд. — Пусть это лишь несколько месяцев — но у тебя будет на пару мыслей больше. А затем, если мне не удастся победить Готфрида, я приду к тебе сам. Где то зелье, что ты дал Гудрему? В крепости я его не нашел.
В борт вдруг плеснула волна, и лодка, до этого бывшая неподвижной, закачалась. Ермунгард устал беседовать?
— Хульдра, которую я послал, — проскрипел родитель, — его вылила. Оно больше не подействует. Ты опять изменился. Ты переборол мою кровь — там, в лесу под Йорингардом. Теперь станешь таким, как я, только если сам захочешь…
Хоть одна хорошая новость, подумал Харальд. Не надо будет испытывать на себе зелье, посадив рядом Сванхильд, на всякий случай.
— Что за тварь сманила моих рабынь в воду? — спросил он.
— Краке…
— Краке на нашем языке значит искривленный, — Заметил Харальд. — Это что, имя?
Лодка закачалась сильней.
— Он потомок етунов-великанов, но получился не таким, как все. Твои рабыни какое-то время будут жить в нем… с ним… дай жертву, еще…
Харальд развернулся, поднял со дна лодки одну из женщин. Вытащил кляп, разрезал веревки. Подумал, сталкивая цеплявшуюся за него бабу в море — может, до второй дело и не дойдет. Ермунгард сегодня на диво разговорчив. Видно, и впрямь меняется. Мыслит все яснее, говорит все дольше.