— Сванхильд. Ты знаешь, что я не человек?
Девчонка смутилась.
— Человек — нет. Зверь?
Харальд кивнул. Старуха явно успела наболтать ей о нем что-то еще. И даже научила слову "зверь" на наречии Нартвегра.
— Ты знаешь наших богов? Бог, боги…
— Один, Тор, Тюр, — Выпалила Сванхильд. — Хеймдаль, Фрейр, Эйр, Фригг. Хель, Локи…
Имена богов она перечисляла уверенно, и Харальд догадался, что к этому приложила руку Рагнхильд.
— Локи, — перебил он ее. — Локи — отец Ермунгарда. Ермунгард — мой отец.
И поскольку девчонка смотрела на него недоверчиво и непонимающе, Харальд повторил:
— Я — сын Ермунгарда. Зверь. Не человек. Ну или не всегда человек.
Сванхильд наклонила голову, улыбнулась.
— Харальд — хороший зверь.
И он расхохотался. Предупредил, отсмеявшись и тряхнув головой:
— Смотри на людях такого не скажи. Харальд хороший зверь, надо же…
Затем добавил, помолчав:
— Нет, Сванхильд, я плохой зверь. Я убивал женщин. Убивать женщин… ты об этом знаешь. Помнишь первую ночь? Первый раз? Ты сбежала. Сломала крышу. Сломала мой дом. Скалы, ночь… я тебя нашел. Там, в Хааленсваге. Первая ночь. Помнишь?
Девчонка помедлила — и кивнула. Залилась ярко-алым румянцем, заметным даже в полумраке. Сказала прерывающимся голосом:
— Помнить. Побег. Я спать. Проснуться — ты.
— Страшно? — зачем-то спросил он.
Хоть и так знал ответ.
Она кивнула.
— Я в ту ночь, — медленно сказал Харальд, — хотел тебя убить.
Сванхильд посмотрела тоскливо, но промолчала. Он коснулся ее щеки, окрашенной румянцем и от того неожиданно теплой.
— Но не убил. И не убью. Тебя не могу. Ты будешь жить. Не знаю, понимаешь ли ты меня сейчас… но тебе не надо бояться смерти. Я тебя не трону.
Она непонимающе моргнула, вздохнула глубоко — и несмело улыбнулась.
А затем посмотрела на него так, словно увидела в первый раз. Серьезно. Внимательно.
Харальд уже привычно ждал. Пусть осознает услышанное. Хорошо уже то, что она его поняла.
Вроде бы поняла.
Девчонка вдруг отвела взгляд, задумалась.
И вот этого Харальд не понял. Любая из баб, скажи он ей такое, сейчас была бы счастлива. Хотя бы потому, что не надо больше бояться смерти. На шею бы к нему кинулась, начала ласкаться…
Девчонка наконец посмотрела на него. Спросила неуверенно:
— Ты меня не убить. Из-за этого — жена ярла?
С этого все только началось, подумал Харальд. Будь на ее месте та же Кресив, держал бы при себе как наложницу, и все. Зачем жениться, если она и так принадлежит ему?
Но началось-то все с того, что рядом с ней не хотелось никого рвать. И рассеивался красный туман перед глазами.
— Да, — сказал он.
Сванхильд как-то не слишком радостно покивала головой.
И Харальд нахмурился.
— А чего ты… Сванхильд, тебе что-то не нравится?
Голос его рыкнул, набирая высоту — видимо, бессонная ночь сказалась. Девчонка посмотрела виновато.
Она из чужих краев, молода, неопытна, напомнил себе Харальд. И попадает из одной беды в другую. Тихое зимовье ей нужно даже больше, чем ему. Чтобы привыкнуть, успокоиться, обжиться.
— Я думать… ты меня жалеть, — выдохнула неожиданно девчонка.
Жалеть?
Вот это и значит — из чужих краев, подумал он.
И обнял ее. Еще острее ощутил внутренней поверхностью бедра ее ягодицы, ложбинку между ними — все ощутил, даже через покрывало.
— Это Нартвегр, Сванхильд. Здесь никого не жалеют. Не принято. Это позорно. Разве что женщины могут… Но даже они стараются этого не показывать. Жалость — это слабость. И хуже, чем подлость, потому что подлость, по крайней мере, иногда помогает победить. А жалость — никогда.
Лицо девчонки было совсем близко. Слушала она внимательно. Правда, глядела растерянно.
— Если бы я женился из жалости, это было бы недостойно меня. И тебя. В Нартвегре жен из жалости не берут.
Он просунул руку меж краев покрывала, в которое куталась Сванхильд. Потом под рубаху, прикрывавшую ее тело. Движение оказалось быстрым, так что его ладонь уже сжала одну из грудок — и только после этого она запоздало вздрогнула. Холмик груди трепыхнулся у него под рукой…
— Жен берут вот для этого, — проворчал Харальд. — И тебя я беру для этого дела. Не только потому, что не убить. Только не шей мне шелковых рубах — я их не ношу. И лебедей не вышивай — женская птица, не для мужчин. Мне только смешков за спиной не хватает, что в лебедях хожу. Ну, поговорили, и хватит.
Рядом в глубокой миске остывала еда — здоровенный кусок запеченных ребер и плоский хлеб, только что выпеченный на костре.