Но мягкость груди под ладонью и округлость ягодиц напоминали о другом голоде. Три ночи он ее не трогал. Может, поэтому и заспешил в крепость, заслышав о красивой бабе в кладовой.
Тут Харальд поморщился, осознав, что ищет для себя оправдания. Сделал глупость, так запомни и учти на будущее, а не увиливай, пусть даже мысленно.
И он, рассудив, что мясо уже остыло, поэтому еще немного ожидания ему не повредит, запустил под рубаху Сванхильд и вторую руку. Кожа грудей была прохладной, в зябких пупырышках, соски катались под ладонями гладкими бусинами. Он потянулся к ее губам.
Сванхильд вдруг шевельнулась, спросила застенчиво:
— Для этого — жена ярла?
И ухватилась за его плечи, сама потянувшись к нему. Между его губами и ее осталось всего ничего.
— Не только, — пробормотал Харальд.
Кровь злыми частыми толчками уже гуляла по телу, штаны топорщились — и вздыбившееся мужское копье ощущало мягкость ее бедра.
— Я в разных краях бывал, — выдохнул он в ее губы. — У меня были разные женщины.
Может, лучше будет, если этих последних слов она не поймет, мелькнула у него мысль. С другой стороны, девчонка не так глупа, чтобы не понимать — баб у него перебывало немало. С Кресив он и вовсе связался у нее на глазах.
— Но ты одна на все края.
Синие глаза смотрели серьезно и доверчиво. Рот чуть приоткрылся.
— И другой такой нет. Нигде.
На этом слова у него кончились, и Харальд наконец ее поцеловал. Руки скользнули на спину — узкую, девичью. Одну ладонь он запустил под пояс штанов, погладил ягодицы…
Сванхильд слабо трепыхнулась. Он опознал в этом трепете не страсть, а ее вечную застенчивость. Ухмыльнулся, заваливая девчонку на спину.
Но тут же вспомнил о ране — и торопливо заглянул за ворот рубахи, под которым не оказалось повязки.
Нитки слегка впились в опухшие края, но выглядела рана неплохо. Пожалуй, через пару дней можно будет разрезать стежки и повыдергивать обрывки нитей. Осенние раны, в отличие от летних, заживают быстрей и реже гноятся.
Словно и не невесту свою укладываю на спину, подумалось ему вдруг, а воина после боя. Рука, нога…
И разум. Рабынь утащили на ее глазах. И ту старуху, к которой она привязалась.
Харальд дернул одно из покрывал, вытаскивая его из-под Сванхильд. Накинул сверху, прикрыв ей плечи и бедра. Нашел завязки у нее на поясе, дернул.
И тут же торопливо стащил штаны, прогулявшись заодно рукой по ее ногам. Сжал озябшие коленки, прошелся по мягкой коже бедер, царапая их мозолями на ладонях — изнутри прошелся, с внутренней стороны, до мягкой поросли между ног. Залез пальцами во влажную плоть под завитками, погладил медленно. Еще раз, и еще. Услышал ее вздох…
И взялся за свою одежду.
Харальд, заголив ее до пояса, сам снял только рубаху. Потом улегся рядом — и Забава дернула подбитую мехом ткань, натягивая и на него тоже, чтобы укрыть от холодного воздуха. Он тихо фыркнул, опять запуская руки ей под рубаху. Но позволил.
В уме у нее метались разные мысли. Быстро вспыхивали, как искры над костром. Гасли, сменяясь другими.
Значит, он ее не убьет? Раз сам так сказал? И жить она будет долго, да притом не как рабыня, а как его честная жена?
Раньше Забава полагала, что жизни ей отпущено немного. И поэтому не думала о многом. Просто жила рядом с Харальдом, ловила его слова, радовалась его ласкам.
Ну и сердилась на него, когда он делал то, что делал. Была в нем лютость — вон как поступил с Красавой и той рабыней. Да и других баб убивал.
Но его не изменишь, а у нее самой, как полагала прежде Забава, судьба будет такой же, как у тех баб, что приняли смерть от его руки.
И она просто жила напоследок. Ни о чем не загадывая, ничего особо не желая…
А теперь, после слов Харальда, все перевернулось и стало другим. У нее впереди не месяц и не два — долгие годы жизни рядом с Харальдом.
На мгновенье Забава даже подумала — высока честь, а по ней ли? Обычаев их она не знает, говорит с трудом. И отец у нее был простым ратником.
А Харальд среди своих чужан зовется ярлом — что здесь вроде князя. Она ему не ровня. Вот уж кто ему подошел бы, так это Рагнхильд. Тоже роду не простого, и здешняя, не то что она…
Да, но Харальд-то выбрал ее, напомнила себе Забава. Причем не просто выбрал, а сказал, что она для него одна. Что другой такой нет.
И ведь он-то знал, что не убьет ее. Он-то выбирал на года.
Не убьет, подумала вдруг Забава. Суматошная радость налетела — и загорелась жарким огнем внутри. Жить. Она будет жить. И не надо больше гнать от себя мысли, которые ничего хорошего не несут, кроме ужаса и тоски. О смерти, о том, как и когда это произойдет.