На зубах у него хрустнула кость. Он догрыз хрящик, подумал удовлетворенно — то, что она разговаривает, это хорошо. Но ест мало, это плохо.
— Ты должна больше есть, Сванхильд, — сообщил Харальд.
И, отложив кость в угол у выхода, чтобы выбросить, когда будет выходить, отломил себе кусок хлеба. Лениво пожевал. Сказал, глянув в сторону кожаных занавесей, в щели между которыми виднелся фьорд:
— У нас края холодные. Дуют сырые ветры… женщина, которая мало ест, много болеет. Так что это тебе. Доешь до конца.
Он подтолкнул к ней миску, где еще оставалась пара ребер, взялся за баклагу с элем. Девчонка покосилась на мясо, помотала головой.
— Нет, Харальд.
— Да, — непререкаемым тоном сказал он.
И вытянулся на кожах, укрывавших дно палатки. Не глядя, цапнул собственный плащ, лежавший под скатом крыши, накинул на плечи. Разрешил:
— Но можешь не торопиться.
После чего заметил, не удержавшись:
— А вообще-то тебе надо быть послушней, Сванхильд. Слушаться, понимаешь?
— Хорошо, — смиренно согласилась она.
Харальд едва заметно улыбнулся. Ну, посмотрим, надолго ли хватит этого смирения…
Он дождался, пока она закончит обкусывать свиное ребро, протянул баклагу с элем.
— Пей.
Сванхильд сделала один глоток и тут же отставила баклагу.
Харальд шевельнул бровями, подумал — так не пойдет. В другое время он бы не настаивал, но после того, что она видела, после краке, после смерти старухи…
Он поднялся, придвинулся к ней. Сказал, глядя в глаза:
— Пей. Тебе это нужно.
И поднес узкое горлышко сосуда к ее губам. Заставил чуть ли не силком сделать несколько больших глотков, заметил:
— Так будет лучше. Заодно и согреешься.
Затем отставил баклагу, притянул ее к себе. Сванхильд забавно моргала, часто дышала…
Но почему-то увернулась от его губ. Сказала, прижавшись щекой к его плечу:
— Локи — бог. Ермо…
— Ермунгард. — Помог он закончить.
— Ермунгард — бог?
Харальд кивнул. Сванхильд положила ладонь на его грудь, у основания шеи. Вскинула брови, облизнула губы. Он отследил движение ее языка, подумал — захмелела. Интересно, что скажет.
— Харальд — бог?
Он качнул головой.
— Нет, я человек. Мне нравится быть человеком, Сванхильд.
— Это… ночь, корабль, Грит, чу… — тут она сбилась и замолчала.
Харальд опять завершил за нее:
— Чудовище. Краке.
Девчонка вдруг двинулась, уткнулась лицом ему в плечо. Пробормотала, не глядя на него:
— Зачем, Харальд? Краке, Грит, рабыни — зачем? Из-за я?
В голосе звучала тоска.
Винит себя, подумал Харальд. И сказал, помолчав:
— Нет. Из-за меня.
— Зачем?
Он со вздохом запустил пальцы в ее волосы, все еще влажные после мытья. Вдохнул запах, который от нее исходил — холодной свежести и теплой женской кожи.
Подумал — вот и попробуй объяснить ей все, когда она даже говорить толком не может. Но сказать правду необходимо.
Иначе она и дальше будет винить во всем себя. И неизвестно, куда зайдет в своих рассуждениях.
— Тебя хотели утащить в море. Море, понимаешь? Чтобы я ушел следом за тобой. В море. В воду. К моему отцу, к Ермунгарду.
Девчонка вскинула голову, растерянно оглянулась на занавеси, в щели которых виднелся фьорд.
— Вода? Как…
Нужного слова она, похоже, не знала — и подышала, изображая задыхающегося. Еще и глаза округлила. Под конец выпалила:
— Там умереть.
— Я не умереть, — медленно сообщил Харальд. — Я сын Ермунгарда. Думаю, для меня, если перестану быть человеком, все пойдет по-другому. Но ты… ты дышать не сможешь. Ты умереть. Поэтому тебе туда нельзя. Будешь утопленницей — мертвой, но живой.
Или чем-то еще худшим, подумал он. Все-таки Ермунгарду слишком доверять нельзя.
Сванхильд прижалась щекой к его руке, там, где она переходила в плечо. Помолчала, глядя на него снизу вверх — серьезно, задумчиво.
И обронила:
— Ты не уходить, если я умереть. Не надо. Пожалуйста.
— Ты мне еще прикажи, — насмешливо бросил Харальд.
Золотистые брови дрогнули.
— Ты говорить — я приказываю, ты убить. Собака, Грит…
Она еще и это вспомнила, недовольно подумал он. Сказал твердо, неторопливо выговаривая слова:
— Хватит об этом. Я поговорил с Ермунгардом, краке больше не вернется. Все кончилось. Забудь все то, что видела.
— Все будет хорошо? — спросила вдруг Сванхильд.
И поцеловала его в шею. Легко, только прикоснувшись губами — прохладными, мягкими, подарившими странную вспышку удовольствия, тут же отозвавшуюся во всем теле.