Он стоял у камина в библиотеке, рассеянно вертя в пальцах рюмку хереса. Солнце еще не заходило, но из-за того, что на северо-западе начали сгущаться тучи, в комнате быстро темнело.
Гонория, ее дядя и тетка тоже держали в руках рюмки. Леди Хаклоу и Гонория сидели в теплых накидках, но шляпы они сняли, а ноги поставили на скамеечки. Хью смотрел на сэра Руперта, сидевшего в обитом зеленым бархатом кресле у пустого камина.
Баронет устремил на него пронзительный взгляд своих темных глаз.
— Вы можете представить себе мое удивление, — раздраженно произнес он, — когда мне сообщили, что некоторые торговцы тоже заявили о своей поддержке Белого Принца и о том, что, если его поймают, они собираются протестовать против его казни.
Хью отметил про себя, что независимо от того, раздражен ли сэр Руперт или наоборот чем-то очень доволен, тон его голоса никогда не меняется. Этот голос всегда звучал так властно, словно сэр Руперт никогда не сомневался, что способен подчинить себе весь мир. Наблюдая, как золотистое вино плещется о грани рюмки, Хью размышлял, почему сэр Руперт обосновался в Дербишире, когда он мог сделать политическую карьеру в Лондоне. Седина придавала ему еще более внушительный вид: его внешность и голос были просто созданы для политики. Но, очевидно, связи сэра Руперта были далеко не такие выдающиеся, как его наружность.
Тем же твердым ровным голосом баронет завершил свою мысль:
— Я был просто поражен.
— Я тоже не вполне понимаю такую позицию, — сказал Хьюго.
Его отношение к Белому Принцу было несколько иным, чем у сэра Руперта, но он осуждал и тех, кто его поддерживал. Единственное различие между его взглядами и взглядами баронета заключалось в том, что, по мнению Хьюго, повешение как форма наказания — и особенно за воровство — последнее время слишком часто применялось в стране. Только месяц назад пойманный в окрестностях Честерфилда браконьер после краткого формального суда был повешен. Разумеется, браконьерство, если его не пресечь, могло превратиться в ужасную проблему. Но повешение — это уже совсем другое дело! Лично он предпочел бы, чтобы преступников ссылали в Новый Южный Уэльс.
Баронет кивнул в знак согласия с замечанием Хью.
— Я и сам этого не понимаю. Но я знаю одно — как это я и хотел вам сообщить: мы скоро схватим Белого Принца.
— Неужели? — удивился Хьюго.
— Очень скоро! Не могу сказать вам, как я доволен, что разбойник, так долго терроризировавший наши семьи, наконец окажется в наших руках.
Когда баронет снова пустился в изложение всех причин, по которым лорд Рейнворт должен был помочь ему и не проявлять никакого сочувствия к бандиту, внимание Хью снова отвлеклось.
Он вспомнил, как отдал кошелек молодой женщине и что чувствовал при этом. Нет, он не назвал бы ее нападение разбоем. Это воспоминание нахлынуло на него, подобно свежему прохладному ветру в долине на исходе жаркого летнего дня, и он с трудом подавил улыбку. В поцелуе, которым одарила его незнакомка, уж точно не было ничего устрашающего!
А затем еще одно воспоминание ворвалось в его сознание: Мэри в его объятиях, ее мгновенный пылкий отклик на его прикосновение, ее страстные поцелуи.
Но откуда у него такой хаос в мыслях? Вероятно, херес так действует или мерный ритм речи сэра Руперта. Но как бы там ни было, следующим воспоминанием Хью стали его ощущения по дороге из Дарби в Хэверседж сегодня — возбуждение и беспокойство при мысли о возвращении домой.
Хьюго давно уже не испытывал такого сильного нетерпения, предвкушая, как переступит порог своего дома. Сначала он пытался объяснить это нетерпение мыслью о предстоящей женитьбе и молодой жене. Но это был самообман! Всего за несколько дней перед тем, по пути из Честерфилда, ему страшно не хотелось возвращаться.
Затем он попытался внушить себе, что ему не терпелось посмотреть, какой сюрприз устроили для него Мэри и сестры. Беатриса проговорилась, что они решили украсить холл веточками остролиста, а ему раньше всегда доставляло удовольствие видеть зелень и алые атласные банты в парадных комнатах на Рождество. Но трудно было вообразить себе какую-нибудь реальную связь между его настойчивым желанием вернуться скорее домой и несколькими зелеными веточками.
Потом Хьюго подумал, что, наверное, просто успел соскучиться по своему семейству и стремился поскорее их всех увидеть. Но как он ни любил Кита и Амабел, Джудит, Констанцию и Беатрису, он знал, что не из-за них так сильно забилось его сердце за милю от дома. Только когда под колесами кареты заскрипел гравий подъездной аллеи, Хьюго наконец признался сам себе — он желал оказаться как можно скорее дома, потому что там была Мэри.
Там была Мэри!
Неужели он все еще ее любит?
Нет, конечно, нет!
Хьюго подавил вздох. Да, было время, когда она была ему дорога, — это правда. Но он не любит ее. Он любит Гонорию. Просто приезд Мэри возбудил в нем так много забытых воспоминаний, что ему захотелось вновь пережить их вместе с ней. Однако, когда он женится, воспоминания исчезнут, как тает долго горевшая свеча. В повседневных заботах ее пламя погаснет навсегда…
Размышляя обо всем этом, Хьюго нетерпеливо прислушивался, не раздастся ли звон бубенчиков.
Когда он вернулся, Сиддонс первым делом сообщил ему, что его брат, сестры и их гостья уехали за рождественским поленом, но должны уже скоро вернуться.