В самом конце коридора видна была еще одна приоткрытая дверь – оттуда-то и доносилась музыка. Мелодия вдруг прервалась, и женский голос произнес:
– Проклятье!
– Все было замечательно! Почему ты остановилась?
– Потому что снова сфальшивила в этом чертовом пассаже!
– Подумаешь! Великое дело! – сказал Хью.
– Для меня великое.
Я подошла к двери и постучала костяшками пальцев о косяк.
– Эй!
Осторожно просунув голову внутрь, я увидела Хью в компании мужчины и женщины. Все трое сидели на стульях с прямыми спинками, перед каждым был установлен пюпитр с нотами. Скрипка Хью лежала у него на коленях, у женщины была какая-то из разновидностей флейты, а у мужчины – электрическая бас-гитара.
– Привет, Миранда! Заходите.
– Я вам помешала?
– Нет, что вы, мы просто развлекаемся. Миранда Романак, а это Кортни Хилл и Ронан Маринер. Мы вместе работаем.
– Вы замечательно играете.
– В обеденный перерыв. Давайтс-ка садитесь. Еще разок сыграем сначала, а потом поговорим. Это «Папоротниковые горки». Знаете такую вещицу?
– К сожалению, нет.
– Вам понравится. Ну, начали.
И они заиграли. А я заплакала. Я этого даже не чувствовала, пока Кортни не посмотрела на меня расширенными от изумления глазами. Тогда только я ощутила слезы на щеках и жестом дала понять, что это из-за музыки. В основном, так оно и было. Вряд ли сейчас сыскалось бы более действенное лекарство для моих свежих ран. Ирландская народная музыка – самая, на мой слух, шизофреничная на свете. Возможно ли, чтобы печаль и радость изливались одновременно в одной и той же ноте? Простая, незатейливая мелодия убеждает тебя: да, мир полон скорби, но вот способ ее пережить. Пока звучит эта музыка, ты защищен от всякого зла. Играли они безупречно. Те несколько минут, пока я, плача, слушала их, я чувствовала себя как никогда спокойной и умиротворенной.
Доиграв мелодию, они взглянули друг на друга, словно дети, возвратившиеся из опасного путешествия без единой царапины.
– Это было восхитительно.
– Неплохо, а? Ну, а теперь займемся делами. Посмотрим, что вы нам принесли. – Хью взглянул на меня в упор и наверняка заметил слезы на моем лице, но промолчал. Мне это понравилось.
Я развязала шнурки, сняла с картины обертку и подняла ее, чтобы все трое могли ее видеть одновременно. Они посмотрели на полотно, потом друг на друга.
– Это то, что я думаю? Лолли Эдкок? – Да.
Хью взял у меня картину. Они склонились над ней, негромко переговариваясь и указывая друг другу на какие-то детали.
– Хью не говорил, что вы принесете работу Эдкок.
– Я сказал бы, если бы поехал в Дублин, как собирался, – сказал Хью.
Ронан потер губы.
– Знаешь, что мне нутро подсказывает? Держись от этого подальше к чертям собачьим, Хью. Даже если она подлинная, после истории со Стилманом каждый, кто подтверждает подлинность работ Эдкок, оказывается под прицелом.
Хью поднес картину к лицу и шмыгнул носом.
– Подделкой не пахнет.
– Это не смешно, Хью. Ты прекрасно знаешь, что он прав.
– Знаю, Кортни, но это ведь наша работа, или как? Мы что видим, то и говорим. Если ошибаемся, то ошибаемся. Кто знает, может, при проверке мы и выявим, что она поддельная.
– И все-таки прав Ронан. То, что мы сможем на ней заработать, не окупит наших хлопот. – Взглянув на картину, она покачала головой.
– Справедливо. И все же, будь добра, начни эту экспертизу для меня. – Говорил он спокойно. Двое других быстро поднялись и зашагали к двери.
Мы сидели и прислушивались к звуку удалявшихся шагов. Где-то вдалеке хлопнула дверь.
– Почему вы плакали?
– Мне показалось, вы хотели спросить, откуда у меня эта картина.
– Об этом потом. Так почему вы плакали?
– Не все ли равно?
– Нет, не все. Судя по вашему лицу, когда вы вошли, вы были где-то в другом месте. В плохом месте.
– Что вы хотите этим сказать?
– Вы этого совсем не ожидали. – Он приподнял свою скрипку. – И выражение вашего лица совершенно для этого не годилось, вам пришлось спешно его изменить. За эту секунду я успел разглядеть тот ужас, который вы принесли с собой оттуда, снаружи. И слезы это подтвердили.
– Вы настоящий детектив, Хью.
– Только потому, что вы мне небезразличны.
Что я могла на это ответить? Несколько неловких мгновений прошло в молчании.
– Один тип меня ударил.
– Вам нужна помощь?
– Нет, пожалуй.
– Почему он это сделал?
– Он меня считает сукой.
Хью вынул из нагрудного кармана два желтых леденца и протянул один мне. Я развернула бумажку, он сорвал свою и сунул леденец в рот, потом взял в руки скрипку и стал что-то тихо наигрывать.
– И никакая я не сука. Он улыбнулся.
– Кто этот тип?
– Человек, с которым я встречалась.
Он кивком предложил мне рассказывать дальше и заиграл песню «Битлз» «Ни для кого».
Я говорила сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Описала наше знакомство, наши встречи, рассказала, о чем мы разговаривали и что я о нем думала вплоть до того, как он отвесил мне пощечину.
– Музейный лизун.
– Это что такое?
– Есть один тип в Англии – ходит по музеям и лижет картины, которые ему нравятся. Смотреть ему мало. Хочется более интимного общения с любимыми полотнами, поэтому, когда поблизости нет музейной охраны, он их лижет. Собирает коллекцию открыток всех картин, какие ему удалось полизать.
– Чокнутый.
– Конечно. Но я могу его понять. С вашим приятелем почти та же история: он не мог вас заполучить и от этого рассвирепел. И сделал единственное, что было в его силах, чтобы завладеть вами: напугал вас. Это всегда срабатывает. Сегодня и пока вы будете его бояться, он и в самом деле будет вами владеть.
– Черт бы подрал! Черт бы подрал эту мужскую силу. Если им что-то не по нраву, они всегда могут ударить. Вам никогда не понять этого чувства. Комок страха в самой глубине души.
– Не все мужчины бьют женщин, Миранда.
– Но все они это могут, поймите!
В комнату вбежал маленький белый бультерьер и с порога кинулся к Хью.
– Изи! Миранда, это Изи. Стоит нам начать играть, как она бежит и прячется. Не знаю другой собаки, которая так активно ненавидела бы музыку.
– Я этой породы всегда боялась.
– Бультерьеров? Да Изи просто сливочное суфле. У нее только вид разбойничий.
Она больше напоминала свинью с выгоревшей щетиной, но физиономия ее сияла дружелюбием, а хвост с невероятной скоростью мотался из стороны в сторону. Трудно было удержаться, и я протянула руку, чтобы ее погладить. Она тут же переместилась поближе ко мне и камнем привалилась к моим ногам.
– А почему вы зовете ее Изиnote 5?
– Это дочка так решила. Почему – не знаю. Когда я привез ее из питомника, Бриджит, едва на нее взглянув, сказала, что ее зовут Изи. Вот так, коротко и просто.
– Сколько у вас детей?
– Дочь и сын. Бриджит и Ойшин. Ой-шин.
– Ойшин? Это ирландское имя?
– Да. Оба родились в Дублине.
– Кстати, почему вы не в Дублине?
– Потому что вы должны были прийти. Когда вы сказали, что согласны встретиться с моим помощником, я подумал: «О-хо-хо, когда же в таком случае я ее снова увижу?» И понял, что должен остаться.
И снова я не знала, что ответить.
– Хью, вы меня смущаете.
– Все говорят, что я слишком прямолинеен. Я не поехал в Дублин, потому что хотел с вами увидеться. Все очень просто.
Из холла донесся голос Кортни – она звала его. Он встал, положил скрипку на стул и направился к двери.
– Я сам собирался вам звонить, но вы меня опередили. Мне надоело ждать. С той первой встречи все мои дни, похоже, наполнены только вами.
Он оставил нас вдвоем с Изи, которая по-прежнему сидела, прижавшись к моей ноге. Не сразу, но меня начала бить дрожь, а когда начала – мало мне не показалось. Меня так отчаянно трясло, что собака очнулась от дремоты и подняла на меня взгляд. Я закрыла глаза. Сердце неистово колотилось в своей костяной клетке. Я не могла дождаться, когда он вернется.