На фоне напористого и энергичного доктора теологии, профессор из Огайо, которому надлежало защищать атеизм, выглядел совсем блекло. Это был старомодный интеллигент, с несколько писклявым женским голосом и в весьма преклонных годах. Полное небрежение к своей внешности, к тому, как тебя принимают и слушают — ни горячности убеждений, ни продуманного плана, ни агитации, ни пропаганды. Его аргументы:
1) опровергать Бога невозможно, потому что он не имеет точных черт — каждая вера и каждый верующий рисуют его по-своему;
2) неизвестность причины происхождения мира — недостаточное основание для подсадки на ее место некоторого сознательного Творца;
3) очень шатко обоснование Бога и в связи с могуществом морали — Адольф Гитлер, как известно, считал себя христианином.
4) если бы Бог хорошо сделал свою работу, то вопроса о его существовании не было бы.
Зал не выразил прямой враждебности. Зал замолчал. Тысячеротая масса провалилась в пучину тишины. В пучину вязкой, вежливой, молчаливой неприязни.
Так продолжалось весь вечер. Как только слово предоставлялось боевитому молодцу — прорва восторга, овация и бурное ликование. Как только открывал рот мешковатый старец — гробовая тишь, нарушаемая изредка хлопками очень малой группки атеистов.
Мой сосед-компьютерщик, всякий раз вскакивая и одаряя теолога звенящим аплодисментом, бросал на меня уничтожающие взгляды. Если бы дело происходило у нас на родине и он бы, вместо великого Христа, носил в своем сердце великого Ленина — не вернуться бы мне с того диспута домой.
К концу вечера огласили результаты голосования присутствовавших.
За христианство подано 6337 голосов, за атеизм — 221. Что это? Фига в кармане прогресса или насмешка над ним?
Столь быстрый и точный подсчет голосов был осуществлен благодаря величайшим успехам электроники, то есть, грубо говоря, естественнонаучного знания, на протяжение веков тщательно искореняемого всесильной дланью Церкви. А попробуй сейчас этой могучей организации обойтись без телевизора, без компьютера, без микрофона и радио — обанкротится на следующий день. Мой молодой сосед… Не какая-нибудь шамкающая старушенция в шляпке с гусиным перышком, а молодой образованный рысак смотрел на меня, не скрывая враждебности и презрения.
Я чувствовал себя ужасно плохо. В кругу этой истово верующей громады я чувствовал себя так, как когда-то у себя на родине — в кругу громады атеистически-коммунистической. Я испытывал страх. Обычный, некрасивый, животный страх, точно такой же, как и там, находясь в удушающей атмосфере партийных собраний, проработок, свободных партийных дискуссий и обсуждений.
Страх и отщепенство.
Страх и отчаяние.
Страх и пропасть. Между мной — и вами. Между мной — и вашими, господа, духовными ценностями, верами, правдами, истинами.
Что же вы такое знаете, что мне не дано?
Я только вышел из русского магазина, нагруженный пятью целлофановыми сумками, в каждой руке по две и одной — подмышкой, как вижу, навстречу мне на помощь торопится Кирилл.
— Я случайно заметил твою машину (когда ты уже поменяешь эту ржавую тачку?) и решил подождать тебя здесь. Давай помогу, не волнуйся, все будет в порядке.
— Я не волнуюсь, там ничего бьющегося нет.
Подхватив пару сумок, он освободил мне руку для того, чтобы я мог открыть багажник.
— Я то же самое говорю. А? Что? Ты уже успел поговорить со своим сыном о том, что я тебе рассказал? Нет?
— Послушай, Кирилл, не гони горячку и не подымай панику.
Мы стояли позади моей белой проржавевшей «Волвы», уложив все в багажник и захлопнув крышку. Кирилл был на взводе, ни на секунду не давая отдыха своему языку. Казалось, в его уме просчитываются тысячи операций, катастрофически неотложных для судеб всей планеты. Родина или смерть.
Мои слова о панике пронеслись мимо его ушей. Он гнул свое.
— Я так и знал, что ты не предпринял еще никаких шагов.
— Я его не видел еще.
— Ты его не видел? Хорошо. Но ты мог поговорить с ним по телефону и рассказать, кто такой Потапов на самом деле. А? Что? Ты меня понял? Я тебе по секрету скажу. Я уже говорил с одним человеком у нас на работе, у меня в инженерном отделе. Его брат работает в ЦРУ. Он хотел уже свести меня со своим братом. Но я дал ему невнятный ответ. А? Что? Ты понял меня? Связаться с ЦРУ не будет никаких проблем. Я сказал ему: знаешь что, давай немного подождем.
— Так ты сказал ему «подождем» или дал невнятный ответ?
— Я сказал «подождем», но неопределенно. Я решил услышать слово сначала от тебя. А? Что?