Мишка ушел. Нинуля заплакала. Я сидел под открытым синим небом (на синее небо мне везет!) и искал причины своего ничтожества в глобальных измерениях рода и рока. Толпа тупа и лицемерна, мир в говне со всей его чванной и вконец изолгавшейся культурой.
Все насыщено… Все наполнено… Все пропитано всепокоряющим, всепокрывающим идиотизмом.
Идиотизмом и ложью.
Ложь, ложь и ложь. И искрометный идиотизм.
И Бог — самое очевидное и самое легкое тому подтверждение.
Мишка ушел от меня так же легко, как я когда-то — от своей матери. Мать кричала и звала вернуться, но я ушел и не вернулся, так же, как ушел и не вернулся Мишка, несмотря на все мои крики. Но неправда, что я повторил сейчас то, что когда-то мне самому было омерзительно и стыдно слышать. Неправда.
И тогда, и сейчас я защищался от лжи. Тогда — от лжи национальности, сейчас — от лжи Бога.
Национальность пришла от племени, а племя — от стада. Инстинкт стада, инстинкт зверя и инстинкт национальной особости — вещи, совершенно идентичные.
Моей мамочке задуматься об этом было недосуг, да и не под силу, а вот какому-нибудь мудреному кафедральному очкарику — не мешало бы.
Национальность пришла от стада и стадом воняет.
Тем же подкопытным дерьмом несет от всех ваших, господа, национальных гордынь и национальных святынь.
Чем выше пафос, тем острее вонь.
Начинаю с нуля. Меня еще нет. Я еще не родился. Я еще не знаю, что это такое: родиться.
Я там, в маминых потемках. Сгусток слизи и крови. Клок мяса. Вокруг мокрая едкая тьма. Выпадаю из нее.
Куда?
На землю, на волю, на свет. Туда же, куда и ты.
И слышу:
— Ты еврей.
— А ты?
— А я русский.
— Что это значит?
— То и значит. Я горжусь.
— А я?
— И ты гордись.
— Чем?
— Тем, что ты еврей.
— А ты чем?
— А я тем, что я русский.
— Но в чем же твоя заслуга? Ты выпал из тьмы — и все.
— И все?
— И все. Ты ничего себе предварительно не заказывал, не выбирал. Гордиться-то чем?
Национальность пришла от племени, а племя — от стада. Инстинкт стада, инстинкт зверя и инстинкт национальной особости — одно и то же, потому что в некоторой освобожденной от метафоры парадигме обнаруживают в себе всего одно-единственное значение: значение копыта.
Наша культура в самой своей материи богокопытна.
Все остальное в ней — следствие изощренного ума эту материю скрыть. Так появлются ярлык и имя — язык познания и моральный окрик. Крик о спасении.
Ягненок вареный — не столько вопрос вкуса и возможностей организма, сколько вопрос камуфляжа.
Мы культурные люди. Мы горды и застенчивы. Мы стесняемся наших органов выделения и выставляем напоказ наши органы поглощения.
Рот и задница — вещи разные, но то и другое — обозначения нутра и зверя, осуществление одноклеточного рефлекса, который и есть — мы. При этом и поцелуй, и песня, и высокая молитва — прямая услада клетке в той же мере, что и кусок сочной говядины. И если у одних рот находится в большем приближении к заду, чем у других, то тут уж ничего не поделаешь — природа не терпит однообразия точно так же, как мы — скуки.
Поиграем? — Поиграем. Тебе боженьку, мне бабоньку. Кому что.
Главное, чтоб не скучно. Главное, чтоб цель и смысл. И чтоб то и другое — только высшее.
Только о высоком стоит думать.
Нинуля подошла и, усевшись рядом, уткнулась лицом в мое плечо. Мы сидели и молчали, и тихая ночь окружала нас густой синей плотью. Я глядел в эту густую синеву… Как мазь, густая синева…
Я глядел в эту густую, как мазь, синеву пустыми глазами и думал о том, что это не она попеременно то приходит, то уходит, а мы сами, подталкиваемые какой-то неведомой нам силой, то и дело переливаемся из одного сосуда в другой. Из прозрачного, скажем, стакана дня в глухой кувшин ночи.
— Что ж, дядя Костя, есть неведомая сила или нет?
— Ну как тебе сказать, — заводит дядя Костя издалека, — неведомой силы в том смысле, как в сказках о ней читаешь, в общем-то нет. Но если сказать с точки зрения науки, то много еще непознанных сил среди нас.
— А в нас?
— Ну и в нас, конечно.
— Ну а Бог?
— А что Бог?
— Есть Бог?
— В каком смысле, в научном?
— В любом.
— Эээ, — расцветает в улыбке дядя Костя. — Любого смысла не бывает. Но если возьмешь науку, то Бога, конечно, нету.
Подумал, прицелился, прищурился:
— Хотя, слаб человек, люди как вроде бы верят. Но то, в основном, старые. Ты сам знаешь.