В вопросах защиты индивидуализма и частной жизни, в сфере технического прогресса и житейских удобств Америка, вне сомнений, где-то в веке двадцать пятом, а если вглядеться в характер массового сознания, стадных чувственных бдений и порывов — не иначе, как густое неодолимое средневековье, бабизм-ягизм в наши дни.
На более объективном языке, вне брюзжания и эмоциональных наскоков, — Америка — страна рекордов.
В Америке дождь — самый мокрый, а снег — самый белый.
Национальный баскетбольный турнир официально проходит здесь не иначе, как Всемирный, хотя ни одной зарубежной команды в нем нет. Просто в нем участвуют самые лучшие игроки мира.
В Америке все самое лучшее и все самое высшее:
— самая высокая в мире преступность
— самый высокий в мире процент верующих
— самая высокая среди цивилизованных стран безграмотность
— самое большое в мире число нобелевских лауреатов
— самое большое в мире количество бездомных
— самое большое в мире количество жилья
— самый высокий в мире уровень отчужденности и индивидуализма
— самый высокий в мире уровень массовой благотворительности…
Надо ли продолжать?
После озера, мы с Нинулей отправились в город, в русские магазины за гастрономией. А к вечеру нам надо было подъехать к Исааку, моему другу-режиссеру, поздравить его с днем рождения. Узнав об этом, мама пришла в очень характерное для нее волнение и решительно заявила, что без Нины печь пирожки она не будет. Почему? С тобой же Циля! — Ну и что?
Она не сказала «ну и что», она продемонстрировала это особым движением губ и взгляда, что, разумеется, не могла не заметить Циля, которая тут же сделала пренебрежительный выпад против нее.
— Подумаешь, — сказала Циля. — С пирожками я могу еще управиться сама, а то, что мать моего мужа вечно вешает мне на уши всякую чушь собачью, я уже привыкла.
Разгорелся маленький скандал, и я, оставив Нинулю в роли огнетушителя, отбыл на день рождения Исаака один.
Там-то и столкнулся я с Кириллом, причем так, как никогда до этого с ним не сталкивался. Я не только кричал ему в лицо, какой он скотина, но даже схватил за грудки и пару раз хорошенечко тряханул. Я не помню, когда в последний раз я позволял себе подобную свирепость. Во всяком случае, здесь, в Америке, никто меня таким не видел и не знает. Выпустив пар, я отошел, трясущимися руками налил себе рюмку водки и уселся в конце стола. Благо, гостей было не густо, но стыдно было. В особенности, перед Исааком, всегда олимпийски юморным, ироническим, презирающим малейшее проявление нетерпимости и экстремизма.
— Кого ты защищаешь? А? Кого ты взялся защищать?! — говорил Кирилл, подойдя ко мне почти вплотную и стоя надо мной, как древнеримский трибун. — Подонка? Палача?.. Ну давай рассудим. А? Что? Давай рассудим спокойно. Ты уже забыл, откуда ты родом! Что там делали с нами!… Ага, я пониманию, можно забыть. Но инстинкт отца! Должен же быть у людей элементарный отцовский инстинкт. Защитная реакция!… Ты бы лучше на нем свою силу пробовал. А? Что?.. Нет, я тебе так скажу. Ты можешь быть на его стороне, но меня ты в союзники не затянешь. Хорошо?.. Я могу помочь тебе только тем, что на свадьбе вашей меня не будет. Хорошо?
— Очень хорошо, — сказал я. — Спасибо. Именно такого заверения я и хотел от тебя услышать.
Я откланялся и ушел, оставив не тронутой налитую рюмку, не прикоснувшись ни к какой еде, трезв, голоден и зол, как собака. При этом, злость моя была направлена, главным образом, на меня самого, несдержанного, суматошного, не умеющего жить и общаться, не умеющего ощущать радость жизни как таковой, вне мишуры правил, принципов и прочей морализирующей трухи — всего этого театра декорированных надуманных условностей. В нормальных людях, к каким бы идейным завалам ни увлекала их страсть, на дне остается нечто ни с чем не сравнимое, не разменное, самодовлеющее. Инстинкт бытия. Абсолют.
Не инстинкта отца во мне нет (этим богат, пожалуй, через край), а инстинкта собственных потрохов, плоти, тела. Способность дорожить биологической первоосновой своего «я» (ведь не вечна, а ежечасно разрушаема и тленна) — вот что вытеснено во мне безотчетным напором шелухи, страстями и заботами вторичного или десятеричного свойства. Тупо. Надо освободиться. Надо от всего освободиться…
По мере приближения к дому я, видимо, настолько преуспел в этом намерении, что к моменту парковки ничего, кроме голода, не ощущал.
Наша кухня к моему приезду, несмотря на весьма скромный размер, напоминала кухню общепита, где готовят на сотни ртов. Стоял дым столбом, шло безостановочное производство пирожков. С мясом, с капустой, с картошкой. Все четыре конфорки были заняты огромными сковородами, на которых аппетитно шипели, полнели, плясали, набираясь румянца и жира, легкие пышнотелые пирожки. Циля старательно колдовала над ними с вилкой-лопаткой в руках, стараясь вовремя перевернуть, подладить их к центру или к краю сковородки, а то и вовсе выбросить на стоящее подле глубокое блюдо в нужной кондиции, чтобы и бледными не остались и, не дай Бог, не подгорели. Нинуля раскатывала тесто, вырезала из него кругляшки кромкой опрокинутого стакана, бросала в них щепотки начинки, а мама аккуратно и ловко слепляла края. Несколько блюд с уже готовыми пирожками, стояли на встроенных шкафчиках-прилавках по обе стороны плиты и крана.