— А как же выстрел в лицо? Ты же видела, сколько крови было под щекой и шеей.
— Не знаю.
Я тоже не знаю. Если бы перед моими глазами взорвалась сейчас бомба, она, наверняка, была бы менее оглушительной, чем взрыв Гриши и все то, о чем сообщила Нинуля. Она стояла надо мной, запустив пальцы в мои волосы и прижимая мою голову к своему бедру.
— Дай ключи — я поехал.
— Не переживай.
— Я не переживаю. Просто наши любимые друзья решили постоять за выжившего из ума Кирилла. Не думаю, что у них что-то выйдет.
На этих словах снова появился Гриша.
Я уже стоял у открытой дверцы машины, когда по ступенькам стремительно сбежал мой вернейший товарищ, друг детства Гриша.
— Сказать тебе, кто ты? — его лицо бушевало мраком. — Сказать, а? Ты — сексот! Понимаешь? Сексот. Другого слова у меня нет.
— Гриша, как ты можешь?! Это же твой друг! — пыталась ухватить его за руку и оттащить от меня Нинуля. — Сам не слышишь, что говоришь.
Я толкнул себя в машину, хлопнул дверцей и, взревев всей мощью мотора, рванул ею назад, прочь отсюда по гаражной дорожке. В момент выруливания на мостовую и переключения рычажка на переднюю передачу рев мотора на мгновение стих, и я четко расслышал слова друга, брошенные мне вдогонку:
— И знай, моей ноги в твоем доме…
Окончание фразы потонуло в новом реве мотора и визге сорвавшихся с места колес.
Больницы по ночам, как и рестораны, живут полной жизнью. У приемного покоя негде было припарковаться. Полно народу. То и дело подкатывают машины, частные и скорой помощи, снуют санитары, канцеляристы, вся медицинская прислуга возбуждена и деловита. В зале ожидания — телевизоры помогают ожидающим коротать время.
Где Хромополк? Потапов? Александр Потапов?
— Ты сексот!
Я сексот.
У справочного стола, как на вокзале, — очередь. Благо, небольшая — впереди меня два человека. Хромополк в особой палате — палате для смертников — где не каждый выживает. Палата интенсивного лечения — в дословном переводе.
Слава Богу, жив. Бегу туда, отмеривая с десяток кварталов. Коридоры, развороты-повороты, лифты. Она совсем в другом крыле здания, эта палата. Вот уж где покой — слышно, как тишина звенит. Никого в нее не пускают. Только днем. Приходите завтра. Вашему другу сделали операцию. Он пока без сознания и под наркозом.
— Могу ли я увидеться с врачом.
— Он занят.
Что делать? Усаживаюсь в кресло. Беру журнал в руки. Ничего не вижу. Хромополк. Кирилл. Гулаг. Евреи — русские. Богров. Столыпин. Пушкину тоже пуля угодила в тазобедренную крестовину. Помню, как ревел, читая об этом у Вересаева. Сейчас его спасли бы. В Америке уж наверняка. Он умер от перитонита. Заражения.
— Ты сексот!
Я сексот. Заложить бандита — сексотство?
— Но ты не можешь утверждать с уверенностью.
Могу.
Могу, господа любезная еврейская публика. Я все могу. Никакие Полюсины галлюцинации и никакие ее родственные всхлипы не спасут мерзавца от возмездия.
Сознание особенно усердно выстукивало слово «галлюцинации», дабы заглушить, очевидно, нечто противоположное. Прислушайся я к Полюсе с большим доверием — возможно, ничего и не случилось бы, никакого выстрела. Вот, что терзало. Но никак не сексотство.
Тишина в коридоре. У процедурной конторки тоже ни души. Ни сестер, ни санитаров. Приоткрываю дверь в палату Хромополка — ничего не видать, только белый занавес с потолка до полу. Снова усаживаюсь с журналом. «Прист» — это что? Поп или священник?
Прист из Кливленда обвинен в сожительстве с мальчиками воскресной церковной школы. Знаменитый телевизионный евангелист Джимми Бэккер разоблачен: нажил миллионное состояние на пожертвованиях от прихожан и верующих телезрителей. В золоте купался. Дворцы себе понастроил, потаскушек содержал, в Ройлс-Ройсах катался. Одна из потаскух и выдала.
Бэккер! Еврей — не иначе. У нас в Россиюшке звучал бы явно по-жидовски. Бэккер!..
Это какой же приход такой тупорылый должен был быть, чтобы отдавать последние гроши этому своему пастырю? Торгующему нашим Иисуси-Христоси прямо с экрана, на вынос и в розницу? Американская публика в тысячу раз меньше защищена от демагогии трибунного оратора, от велеречивого красного словца и обещания, чем мы, стреляные советские воробьи, не одну собаку на этом деле съевшие. Рабьи души свободного мира — никакого иммунитета!
В вестибюле появился очкарик в голубой пижаме. Копна черных курчавых волос, как у Пушкина. Врач. Двое молодых молодчиков, подтянутых, в штатском, очень смахивающих на наших гэбэшных мальчиков, того же, например, Хромополка в юности, — по обе стороны врача, как почетный эскорт. Остановились у конторки. Что-то обсуждают. Нет, братцы, придется вас побеспокоить.