— Можно спросить вас о Потапове?
— Можно.
Вежлив, тактичен, охотно рассказывает, отвечает на вопросы. Состояние Хромополка критическое. Шансов на жизнь не более 30 процентов. Операция прошла успешно. Потеряно много крови. Пуля пробила бедренную артерию, раздробила кость, порвала такое-то ответвление прямой кишки и много сосудов. Что касается ранения на лице, то оно незначительно. Никаких особо серьезных повреждений нет. Пуля пролетела вдоль щеки, оставив лишь глубокую царапину. Входить к нему пока не стоит. Где-нибудь через час, не раньше — если я так настаиваю.
Последние слова он произносил, отвлекшись, снимая с пояса небольшую коробочку с тонкой полоской экрана — бипер.
Ну ты, Гришенька, скажешь теперь? В лицо-то кто-то все же стрелял. В свое собственное лицо из своего собственного кармана не попадешь.
…Не успев сесть, я почувствовал за спиной шаги и обернулся. Ко мне подходил один из молодых гавриков, сопровождавших врача.
— Ну как ваш брат? Полегчало ему?
Оказывается, это был один из следовательской команды, бывших там, на месте преступления, и запомнивший меня. Не хочу ли я прогуляться с ним в столовую, попить чего-нибудь? Отчего ж не хотеть — горю желанием. Пока петляли длинными коридорами, почти молчали. Его зовут Чак. Полное имя — Чарльз. Можно — и Чарли. Он показал мне карточку сотрудника бюро расследований. Я небрежно глянул, повертел в руке. Откуда я знаю Кирилла?
— Допрос?
— Да нет, просто так. Лично.
Столовая пуста и чиста. Типичный ухоженный Макдональд. Отнюдь не для больных — для посетителей.
Взяли по чашке кофе, уселись. Скрывать мне было нечего и было абсолютно безразлично, официально ли он меня допрашивает или просто так, лично — ввиду особой личной любознательности. Так что болтал я с ним непринужденно и о Хромополке — потомственном гэбэшнике, а ныне физике, и о Кирилле, чьи родители погибли по доносу хромополковского отца.
Я сексот. Никакой нужды выгораживать Кирилла у меня не было. Говорил, что знал. Говорил, как самому себе, преодолевая горечь сцены, устроенной мне моим лучшим другом — кристально честным и прямым Гришей.
На обратном пути я спросил его, что им известно о характере ранения. Нет ли свидетельств несчастного случая — простого самострела? Он посмотрел на меня, как на идиота. Он даже не понял, о чем я спрашиваю.
— Надеюсь, вы не станете трогать сегодня моего сына. Как ни как, а медовая ночь…
— Не волнуйтесь.
Перед входом в палату меня остановила медсестра.
— Там сейчас доктор. Он выйдет и решит, можно ли.
Снова сижу, зыркая то в журнал, то на дверь. Наконец, — врач. Одно лицо с Пушкиным.
— Можете войти, но будьте мужественны. Наши дела не очень.
Я вошел. Простыня-занавес была задернута. Посреди комнаты — одна кровать, на которой Хромополк. Тысячи трубок на нем, вокруг него. Тысячи трубок от разных стоек, стоечек, кронштейнов, с пузырьками и без, подцеплены к его носу, губам, руке, и приборы, приборы, приборы — серые железные ящики с экранами. На левой щеке от губы к уху — широкий прозрачный пластырь поверх бинта, делающий его лицо еще более широким. Глаза закрыты.
Стою, как вкопанный, пытаясь уловить признаки жизни. Лицо мертво. Только в капельницах едва заметно бульканье и видно, как внутри прозрачных трубок ползут капли зеленоватой жидкости.
Я коснулся его руки, лежащей на краешке кровати. Большой палец, теплый и толстый, чуть шевельнулся. Я просунул свою ладонь в его, не отрывая взгляда от его лица. И о чудо — он приоткрыл глаза. Видит ли меня, узнает ли? Ну конечно, видит и узнает — я чувствую попытку рукопожатия. Несколько мгновений мы смотрим друг на друга.
— Ну как ты? Ну как ты? — пробормотал я, опустившись на колени и обнимая его ладонь своими двумя.
— Ему нельзя говорить, — произнес густой женский голос.
Оглянувшись, я только сейчас заметил медсестру, возившуюся с чем-то в углу комнаты, в полумраке, под горящей на столе лампочкой. А рядом с ней — молодого человека, смахивающего на Чака. Он стоял, упершись задом в стол, со сложенными на груди руками.
Медсестра подошла к Хромополку с противоположной стороны. В одной руке она держала стакан с прозрачной, как вода, жидкостью, в другой — пинцет со сложенным кусочком марли. Она смачивала марлю в жидкости и проводила ею по губам Хромополка.
— Давайте я буду вашим ассистентом.
Она отдала мне стакан с пинцетом и отошла к своему столику. Двойник Чака молча поднес мне стул, я уселся и стал делать то же, что только что делала медсестра. Чуда больше не случалось. И приоткрывание глаз, и рукопожатие оказались всего лишь рефлекторными подергиваниями мышц, а не проблеском сознания.