Антон предложил вынести Семена Петровича во двор, но его никто не поддержал.
— Кому охота такого тащить! — плаксиво заверещала одна женщина.
— Да и зверье может съесть, — подтвердила Клеопатра Ивановна. — Его ведь хоронить надо потом.
— Какое же тут зверье может быть?! — донельзя испугался толстяк Леонтий. — Что вы людей-то зазря с ума сводите, — набросился он на Клеопатру Ивановну и даже чуть не ущипнул ее, для верности.
— Что же делать с трупом? — раздавались кругом голоса.
Кто-то даже выпил стакан водки с горя и предложил другому.
— Да пусть сидит, кому он мешает, — вдруг громко высказался один из гостей и встал.
Эти слова неожиданно были поддержаны — и почти единодушно.
— Действительно, чего заздря человека толкать, — добавил мужичок Пантелеймон. — Сидит себе и сидит.
— Мы сами по себе, а он сам по себе, хоть и жених, — вмешалась полная дама.
— А как же невеста?!
— Пущай как было, так и останется, — отрезал один угрюмый гость, — пускай невеста рядом так и сидит...
— Тебя не спрашивают об этом, — накинулись на него. — Что невеста-то думает?
Невеста думала, что Семен Петрович еще не совсем мертвый, но что трогать его не надо — умрет. Она сказала, что надо продолжить свадьбу, ну, если не свадьбу, то чтоб было, как было.
— А если Семен Петрович умер, а не в обмороке, то я на его похороны не приду, — заплакала Ирина Васильевна, но как-то смиренно. — Мне мертвые женихи не нужны, я не монашка какая-нибудь...
Вдруг истошно залаяла собачонка и цапнула Семена Петровича за ногу. Тот не пошевелился.
— Какой... в обмороке, доктор же сказал: умер, — вмешался кто-то из молодых.
В ответ Ирина Васильевна расстегнула воротник у Семена Петровича и брызнула на него водой... целым графином: но безрезультатно.
Между тем веселье опять понемногу стало вступать в свои права, а мрачноватость, того и гляди, отступать. Сначала веселье, правда, было робкое, недетское.
Да и ветер стал шуметь по крыше. Антон, однако, жалел друга, и ему стало так невмоготу, что он лег на печь. Оттуда он и смотрел опустошенными глазами на пиршество. Двигались тени, люди, потом все уселись и смирились.
Клеопатра Ивановна рассказала даже анекдот, правда смущенно поглядывая на труп Семена Петровича.
Пантелеймон заметил этот ее взгляд и устыдил.
— Ведь он не слышит, дурочка, — каркнул он на Клеопатру Ивановну, — Ты ему хоть в ухо ори — все равно ничего.
— Неприличный анекдот, может быть, и услышит, — задумчиво сказал в ответ Николай.
Его оборвала девушка-двойник.
— Хватит о потустороннем, — сказала она. — Лучше давайте поживей веселиться. Что такие вялые стали, ребята?
Ее никто не поддержал, но перелом наступил, когда невеста запела. Вообще, в своей жизни Ирина Васильевна никогда не пела — до того была робка и тиха. А сейчас, после всего, взяла и запела. Песня была детская, шуточная и ни к чему как бы не имела отношения.
И тут-то все началось.
Николай прямо-таки сорвался с места и поцеловал невесту. Поцеловал раз, другой, а на третий поцеловал мертвеца. Тут же получил оплеуху от девушки-двойника: а за что, непонятно было.
— К кому ж она его ревнует теперь, — прошипел сквозь зубы ее молодцеватый сосед. — Наглая!
Глаза его огненно при этом покраснели, не то как у волка, не то как у воплотившегося духа, и на него страшно было смотреть. Но нос его был испитой.
Один толстячок Леонтий вел себя не в меру истерично: он подскакивал и все время кричал, что он теперь еще больше жить хочет...
Антон с печи успокаивал его. Впрочем, среди начавшегося всеобщего крика и тотального звона стаканов его особенно не замечали.
— Ты долго, долго проживешь, — сказала сидящая рядом с Леонтием лихая бабенка. — Я это чувствую, я экстрасенка...
Леонтий прямо-таки подпрыгнул от радости, сразу поверив ее словам. Потом грузно плюхнулся на свое место, и тут же его белая пухлая рука потянулась к вину и ветчине. С аппетитом опрокинув в себя стакан вина и закусив ветчиной, он довольно нахально обнажил свое брюшко и стал его нежно поглаживать для двойного удовольствия.
Его лицо разблаженничалось, как оживший вдруг блин.
— Когда оно, вино и теплынь, проходит внутрь по каждой нутряной жилочке в животе, надо извне животик поглаживать, чтоб наслаждение усилить... — шептал он, закрыв даже глазки, чтобы не ощущать ничего, кроме себя и своего наслаждения.