При последних словах голос оратора дрогнул, стало заметно, что старый господин с трудом сдерживает слезы, увлажняются и глаза некоторых из слушателей. Наконец аптекарю удается вновь взять себя в руки, и он заканчивает с неожиданной силой и пафосом:
– Насколько я вижу, здесь находятся по большей части молодые люди, у которых все еще впереди. Именно к вам, молодежь, я теперь обращаюсь. Не бойтесь жизни! Не бойтесь забот и боли! Ближе к жизни – значит, ближе к Богу. Не бойтесь борьбы – в борьбе умножаются силы. Не беда, если, борясь с обстоятельствами, вы иной раз окажетесь побежденными, гораздо важнее суметь одержать победу над собою. Тогда вы спокойно сможете встретить вечер и оглянетесь на свою деятельную, наполненную радостным трудом жизнь с сознанием того, что отдали ей всё лучшее, что у вас было. Через тернии и опасности – всё выше, к вершинам человечности, чтобы те, кто вас поймет, могли бы к вам обращаться «Ваша высокочеловечность!» Да здравствует жизнь! И если бы мне было еще что сказать, я бы воскликнул снова «Да здравствует жизнь!» Да, господин Тоотс, на вашей стороне не только правда, как я уже отметил, но и победа, а все остальное пусть остается мне. Живите всегда со своей правдой, с правдой, которой вы сами достигли – тогда за вами всегда будет победа, а другим останется все остальное, если они не останутся даже и без того. Вот все, что я хотел сказать. Не давайте сбивать себя с толку, мои друзья, и будьте радостными среди радостных; возможно недалек тот день, когда вам придется утешать скорбящих. Радуйтесь в часы радости и трудитесь, когда настанет время труда. Между прочим, последнее не за горами, уже завтра-послезавтра всех нас ждет работа. Ну, поупираемся немного, да и засучим рукава, и да увенчаются успехом все наши начинания в той мере, в какой поможет нам Бог и поможем себе мы сами. Точка. Точка с запятой. И в завершение – двоеточие и кавычки, ибо теперь произнесет речь господин Киппель.
Некоторое время в жилой риге царит глубокое молчание, затем Арно Тали хлопает в ладоши и восклицает: – Браво! Многие лета господину провизору! Многие лета, многие лета-а-а…
После того, как затихает спетая в честь аптекаря здравица, взоры всех присутствующих вновь обращаются на предпринимателя Киппеля. Полупьяный Тыниссон нетвердой походкой подходит к нему вплотную, мигает своими маленькими глазками и говорит:
– Ну, господин Тосов, валяйте! Двоеточие и кавычки уже ждут.
– Бог с ними, – отмахивается предприниматель, – не хочется мне сейчас произносить речи. Может быть, попозже…
XX
Обеденная трапеза за тремя столами продолжается еще некоторое время, наконец те, кто помоложе, начинают проявлять нетерпение и требуют танцев. Из передней комнаты дома выносят столы и стулья, частично – в заднюю комнату, частично – в жилую ригу, зажигают свет, тут и там раздаются голоса: «Кто станет играть? Кто играет? Неужто здесь нет ни одного музыканта?!»
Само собой разумеется, музыкант находится и здесь, как на любой свадьбе.
– Ничего не поделаешь, – обращается Тоотс к батраку с мельницы, – придется вам сыграть для них что-нибудь на каннеле. В Рая было пианино, а здесь – каннель, то и другое – одного поля ягода, и еще неизвестно, что тут больше ко двору.
– Так и быть, сыграем – эка невидаль, – отвечает мельничный батрак.
После того, как пол заново подметен и вынесены все вещи, которые могут помешать, начинаются танцы. Батрак с мельницы вскидывает голову, затем склоняет ее набок и с жаром ударяет по струнам. Спустя несколько минут передняя комната жилого дома хутора Юлесоо наполняется топотней, стукотней и гулом, при деле оказываются всякие ноги: длинные и короткие, тонкие и толстые, прямые и кривые – кого какими наградил Господь. У одних танцующих – тела стройные, словно рябиновые прутики, у других – напоминают толкушку для картошки. Но как те, так и другие отплясывают с одинаковым усердием. Возле стены сидят старушки из Вирпли и обмениваются замечаниями, на пороге задней комнаты стоят мужчины постарше и в такт музыке бьют ногой об пол, словно старые козлы. «Ух ты, ох ты, ишь ты, трали-вали, эх! Как ты думаешь Яакуп, не тряхнуть ли и нам стариной на пару?» И два «лесовика» начиняют «трясти стариной» да так, что еще и не успев начать, «стряхивают» на пол танцующую пару. О «стряхнутых» спотыкается вторая, третья, четвертая пара… и вот уже в передней комнате юлесооского дома образуется копна из людей с задранными ногами, криков и взвизгиваний. Кто-то (разумеется в поисках своих ног!) хватает чью-то чужую, и звонкий женский голос кричит: «Аугуст, ты что, сдурел?» – «Ахти мне, это твоя нога, Мари, – отвечает Аугуст, – что же ты так плохо смотришь за своими ногами!» Кто-то сидит на полу, раскинувшись, точно блаженный, смотрит на стекло своих карманных часов и, качая головой, говорит: «Пропало… как медвежий зад в земляничнике!». Оба «лесовика», виновники всей этой неразберихи, тоже барахтаются, словно два барана, в общей куче, пытаясь помочь друг другу встать на ноги. «Ну, тряхни, тряхни стариной, Яакуп, что ты дурака валяешь!» – «Ну как же я тряхну, ежели он сидит на мне верхом, да какой тяжеленный, чисто мешок муки пудов на десять!» – «Тряхни, тряхни, тряхни стариной! Ух ты, ох ты, ишь ты, трали-вали, эх, тра-ля-ля!»
Вскоре порядок все же восстанавливается, начинается новый танец. «Эй, батрак с мельницы, выдай польку, от вальса ноги запутываются, как у мухи в паутине. Выдай польку! Выдай польку!»
Тоотс прошелся с Тээле только в первом танце, теперь же он, как и подобает истинному хозяину, заходит то в комнаты, то в жилую ригу, находясь одновременно всюду и нигде. Свадебные гости, во всяком случае, видят, что в юлесооском доме есть хозяин и что тут ничуть не хуже, чем на хуторе Рая.
В задней комнате сидит компания, которая никак не дает сбить себя с толку весельем молодежи, да и вобще – ничем; там сидят кистер, урядник и волостной старшина откуда-то из соседней волости, некий торговец из города со своими подмастерьем и Либле. Возле этого, несколько странного застолья Тоотс ненадолго задерживается и прислушивается к разговору.
– Убейте же, наконец, вчерашнюю кошку! – восклицает торговец, поднимая рюмку. [31] – Убейте вчерашнюю кошку, я вам говорю! Что вы возитесь с кошкой!? Так! Вот так! Что? Не отцепляется? Опрокиньте еще стопку! Я по себе знаю, что значит кошка: я сам сегодня утром искал свое сердце на раяском гумне… но, вы можете себе представить, что я нашел? Жажду! Страшную жажду! Ваше здоровье! А теперь скажите-ка вы мне, право, что появилось раньше – жажда или выпивка? – Жажда! – Верно! Поддай! Ну, поддай, поддай, поддай! Так. Теперь ответь мне, звонарь, сколько колес у телеги? – Пять. – Снова верно! Ты дьявольски башковитый мужик, Либле, я увезу тебя отсюда в город. Поддай! До дна, до дна! Видишь, все мы до дна пьем. А теперь – сколько хвостов у собаки? – Два. – Точно! Поехали! Не забывайте, мои господа, сегодня нам надо выполнить здесь великую задачу. У нас в Эстонии сто пятьдесят вино куренных заводов – сегодня мы должны показать, сколько еще надо сверх того построить, чтобы досыта напоить свой край. Гопля! Что же до вывоза за его пределы – расчет особый.
31
Убейте же, наконец, вчерашнюю кошку! – торговец, вероятно, имеет в виду «кошку, которая скребет на сердце».