— А кормят-то там сносно? — не унимался маг-хранитель.
— Сама не ела, но никто не жаловался, вроде, — пожала плечами крестьянка и спохватилась: — Да если даже и не ахти, то сегодня и завтра там пир горой, и путникам, поди, тоже кусочек сладкий перепадет.
— Что за пир? — деловито уточнила царевна Серафима, к новостям относившаяся не менее трепетно, чем маг-хранитель — к еде.
— Сегодня мальчишник и девичник, а завтра — свадьба. Ханна-молочница замуж выходит, — охотно сообщила толстушка. — Да не за кого попало, а за столичного лекаря, что при дворе короля служил и даже, я слышала, ей-Богу не вру! — с самой принцессой Эссельтой обручен был! А ради Ханны он и помолвку разорвал, и службу бросил, и из Гвентстона уехал!.. Или так любит ее сильно, или совсем дурак, — прервав цепь восклицаний, крестьянка сокрушенно покачала головой, точно это ее родственник натворил дел, не объяснимых никакой логикой. — Но говорят, эрл Бриан его на службу берет.
— Что?!.. — потрясенный выдох девяти голосов заглушил ее последние слова.
— Не, а я чего, я ничего! — женщина испугалась и на всякий случай попятилась. — За что купила, за то продаю! И не так уж у эрла и плохо, наверное! Хоть и не король, конечно, но на чай с конфектами для милки заработать даст, поди?
— Что?.. — тонким, словно чужим голосом пискнула принцесса, отказываясь понимать и верить в услышанное. — Этого не может быть!.. Не может!.. Я…
Друзья оглянулись сочувственно, и белое, словно присыпанное мукой лицо принцессы застыло маской.
— Его воля. Как хочет. Пусть живет, с кем хочет. И где хочет. И подавится своими… конфектами, — бесстрастным голосом отпрыска королевской фамилии в тридцатом колене проговорила Эссельте.
— Не произносите при мне даже имени его!!! Я не хочу ничего слышать об этом мерзавце, этом негодяе, этом подлеце, этом… трусе!!! Не мог даже подождать моего возвращения, чтобы сказать всё в лицо! Сбежал, как… как… как… — не найдя подходящего среди сонма образов, ринувшихся на ум — один другого гаже — принцесса стиснула кулаки и застонала. — А ведь какие слова говорил! Какие стихи складывал!.. Лицемер! Врун! Предатель! А я слушала! И верила! Ду-у-у-ура-а-а-а!!!..
Последнее «а» сорвалось всхлипом, и Эссельте, не в силах больше сдерживаться и не видя причины, уткнулась в плечо Серафимы, обхватила ее руками и зарыдала — глухо, безысходно, словно десять минут назад на том лугу умерла ее душа, оставив растерянное тело бродить по Белому Свету в вечной муке и недоумении: «Как же так?..»
Позади шумел лес, впереди темнели терриконы и вышки клетей заброшенной шахты, давшей когда-то название деревне, а прямо над Масдаем словно зависла дождевая туча.
— Селечка, Селя, милая, хорошая, ну же, ну… — Сенька обняла ее, прижала к себе, словно пытаясь забрать хоть капельку горя, выплескивающегося из разбитого сердца, чтобы облегчить страдания подруги, но то был не ручей, а поток сродни горному после ливня. И похоже было, что сезон дождей только начинался.
Мужчины, неловко потупившись, молчали, инстинктивно понимая: кто бы и что сейчас ни сказал — всё будет или банально, или не к месту, или то и другое в квадрате.
Все — кроме Олафа.
— Эссельте… слушай… а хочешь я его убью? — сжимая рукоять топора, пробасил юный конунг. — Или сюда притащу и ты его сама убьешь? Я подержу, ты не волнуйся!
Принцесса отчаянно замотала головой:
— Видеть… не хочу… никогда… ненавижу… презираю… — прорвалось между всхлипами, и царевна Серафима прижала к груди судорожно вздрагивающую подругу.
— Интересно… отчего он так… внезапно?.. — задумчиво проговорил Иванушка. — Ведь такая любовь была… сколько из-за нее претерпели…
— Может, его заставили? — предположил Кириан.
— То есть?.. — забыв на секунду рыдать, замерла принцесса.
— Ну… иногда у мужчины не бывает другого выхода… кроме как… э-э-э… покрыть позор… девушки… свадьбой… — бард, только сейчас сообразив, что он, собственно, сказал, был готов провалиться сквозь Масдая.
— Болван и сын болвана! — яростно прошипел калиф.
Принцесса, медленно осознав сказанное, тихо взвыла и уткнулась в сенькино плечо еще сильнее. Серафима бережно погладила ее по макушке и нахмурилась.
— Она его любит, — царевна встретилась взглядом с друзьями и прошептала почти беззвучно. — Надо что-то делать.
— Убить его? — конунг не хотел так просто отбросить хорошую идею.
— Очернить, опорочить его в ее глазах? — попытался загладить вину менестрель, и пальцы его машинально погладили струны любимой арфы.