Лев Ильич понял, что в многострадальной душе князя происходило что-то странное.
— Я искренне восхищался княгиней, князь, — мягко ответил он. — Меня восхищала ее доброта, благородство, величие души…
— И Вы смогли бы присягнуть перед судом, что она невиновна?!
— Да, присягнул бы перед судом и поклялся бы на Библии, — уверил князя Лев Ильич.
— Так почему Вы не сказали, доктор?
— Когда? Разве Вы дали мне сказать? Все были уверены в невиновности княгини, но все должны были молчать.
— Но Наташа видела, как из ее спальни выходил этот мужчина…
— Он приходил к ней попрощаться… Но я вижу у Вас в руках письмо. Неужели я ошибался, и это доказательство…
— Напротив… Идите сюда. Прочтите все письма… вслух. Я хочу послушать, чтобы убедиться, что не сошел с ума.
— Январь 1859… — начал читать несколько удивленный Лев Ильич. — Любимый, я жду тебя как всегда у пруда. Не хочу, чтобы ты сердился на меня за то, что не позволила поцеловать себя вчера, когда мы прощались, потому что, как я уже сказала, до свадьбы не позволю. Я хочу, чтобы все мои поцелуи, от первого до последнего, были твоими, но только после того, как, выйдя из церкви, мы останемся одни и начнем спружескую жизнь. Это моя самая заветная мечта… подарок, который я хочу тебе преподнести! Ты понимаешь меня, правда? Я считаю, что женщина должна учиться любви с мужчиной, которого она любит, и потому позволю целовать только руку…
Лев Ильич отложил письмо и взял другое, потом еще одно. Во всех письмах говорилось приблизительно об одном и том же: Лаврецкий сетовал на то, что может поцеловать только ручку невесты, а Лиза мягко извинялась, но твердо стояла на своем. Все письма были написаны в 1859 году, и лишь одно, последнее было датировано июлем 1860. Оно было написано за два дня до происшествия в карелинской оранжерее, когда Лиза и Александр впервые встретились, и за год до преждевременного появления на свет княжеского наследника.
С минуту мужчины молча смотрели друг на друга.
— Ваш сын, князь, родился семимесячным, из-за несчастного случая, подстроенного Масловой, — сказал доктор, первым начиная разговор, — и это едва не стоило жизни Вашей жене. Эти письма, как Вы и сами видите, были написаны в Керловке… еще до свадьбы… Выходит, что княгиня и Лаврецкий не обманывали Вас…
Пошатываясь, Карелин добрел до кресла и рухнул в него, сжав виски руками. Его колотил озноб, а голова трещала так, словно вот-вот взорвется. Он посмотрел на доктора и снова попросил:
— Прочтите еще раз… прошу Вас… В этих письмах говорится о полковнике Керлове… и о том, что Павле Петровне не нравился Федор…
— Да, князь, и в каждом письме Елизавета Ивановна просит Лаврецкого понять причину, по которой она не позволяет ему большего: она хотела подойти к алтарю чистой, как розы, о которых она упоминает в последнем письме. По ее словам эти розы росли в их имении, неподалеку от пруда.
— Розы, действительно, росли там… почти одичавшие… белые… совершенно белые, без единого пятнышка…
Неожиданно в руки доктора попало иное письмо, ничуть не похожее на остальные. Его написала Федору Павла Петровна. В нем не было простоты, искренности, нежности. Это письмо лишало несчастного Лаврецкого всякой надежды: в нем говорилось о знатности, богатстве и могуществе Карелина. Когда Лев Ильич закончил читать, Александр со сверкающими глазами и трясущимися губами уже стоял рядом с ним. Лиза была невиновна! Федор Лаврецкий никогда не был ее любовником! Письма доказывали чистоту и невинность юношеской помолвки. Лиза много раз твердила ему, что солгала из гордости, а он ей не поверил! Она поклялась своим отцом, а он, отдав ей сына, заявил, что всегда будет презирать ее!
— Я — самый подлый и презренный из людей! — простонал Карелин. — Я сам отдал ребенка в руки вора и нищенки. А ведь это, в самом деле, был мой сын… Мой наследник! Сын невинной, чистой женщины, верной жены, которую я обидел с самого начала. Лиза! Лиза!
— Все верно, князь, — жестко ответил доктор, — сын самой лучшей женщины на земле…
Счастье и пьянящая гордость разом всколыхнулись в душе князя, но жестокая, ледяная лапа боли и терзаний тут же придушила радость:
— Я мог убить собственного сына, — потерянно пробормотал Александр. — А как я обидел Лизу! Она никогда не простит меня! Я проклял ее, назвал беспутной шалавой! О, господи!
Карелин выскочил из комнаты, крича, чтобы ему подали лошадь. Лев Ильич попытался образумить князя, сказав, что в Киев сподручней ехать в экипаже. Ошеломленная Катя торопливо бежала к сыну.