— Лиза, — в отчаянии пробормотал Карелин, понимая, что за каждой дверью кто-то стоит начеку и подслушивает их разговор, готовый в любую секунду броситься на него и защитить Лизу, хотя он вовсе не собирался причинять ей зло. — Лиза, если бы я мог сказать тебе о своих чувствах, о том, что пережил.
— Немного поздно говорить о чувствах. И что чувствовала я, когда меня оклеветали, отобрали сына и оскорбляли из-за той порочной, ничтожной женщины? — Лиза почти кричала. — Имей хотя бы совесть не защищать ее при мне. Она задумала убить меня, а ты, несмотря на это, снова распахнул перед ней двери своего дома. — Лиза быстро остыла, и ее слова и жесты снова стали холодны как лед. — Впрочем, какое мне дело до тебя? Между нами все кончено, мы чужие люди. Государь навсегда освободил меня из твоих оков!
— А как же… как же мой сын?
— Твой сын умер от голода и жажды на руках у тех бродяг, которым ты его отдал. И вернул ты его только для того, чтобы доказать лишний раз, что ты самый сильный. Ты даже на руки его не взял, а велел слуге передать его мне. Не хотел испачкать свои княжеские ручки, словно это был не твой сын, а грязный оборвыш. А теперь, если в тебе проснулось что-то, страдай, сходи с ума, как страдала и сходила с ума я. И нечего себя жалеть. Я помню, как ты сказал мне, что я должна страдать и плакать… Зачем ты пришел?
— Я думал, что ты виновата, Лиза, — слабо возразил Карелин.
— А я не думаю, я знаю, что это ты виноват, Александр!
— Давай поговорим наедине, один раз, прошу тебя.
— Никогда… Нам осталось решить только одно дело: я заберу для сына часть твоих владений. Ты заслуживаешь, чтобы я последовала твоему примеру и отомстила тебе, не оставив ничего, так, чтобы Наташе не досталось от тебя ни клочка земли, но мне отрадно унизить тебя своим великодушием, доказав, что меня не интересовало твое проклятое богатство, которым, как ты думал, ты купил и покорил меня. Твои деньги останутся с тобой, они не нужны мне даже для сына. Пусть лучше будет бедным, лишь бы не видеть, что он стал таким, как ты — ненавистным тираном без стыда и совести!
— Лиза, прости меня! — с тоской простонал Карелин и упал перед ней на колени, не видя ничего вокруг, кроме теперь уже бывшей жены. Лиза поспешно отступила назад, словно боясь, что не устоит перед просьбой и сдастся, если князь коснется ее.
— Это ни к чему, Александр… встань. Не будем бросаться словами. Для сына я хочу только одного — земли моего отца: Керловку и старый отчий дом, мое родовое поместье, единственное место, которое ты не запятнал своим насилием, и где я прожила свои лучшие годы. Все остальное принадлежит тебе. Я презираю твое богатство, так же как и тебя… Послушай меня хорошенько, в последний раз повторяю: я больше не желаю видеть тебя ни живым, ни мертвым!
Не дожидаясь ответа, Лиза быстро вышла. Совершенно сломленный и убитый горем, Александр покинул негостеприимный дом. Он подошел к экипажу и бросился в объятия поджидавшей его Кати. Он крепко обнял мать, и та без слов поняла, что произошло в доме Оболенских. Лев Ильич, сидевший рядом с Катей, тоже догадывался, чем кончилось дело, а потому молчал.
— Все кончено! — выдавил, наконец, Александр, поднимая лицо. — Узы, связывавшие нас, разорваны навсегда. По указу императора наш брак расторгнут… — Карелин рассказал о недавних событиях.
— И что она? — робко спросила Катя.
— Ты думаешь, воля царя остановила бы меня, если бы Лиза меня простила? Нет, матушка, она никогда не простит меня! Она стала такой же неумолимой, каким был я!
— Я сама пойду к ней, — плача, сказала Катя. — Она послушает меня, я знаю.
— Бесполезно идти к ней, матушка. Я потерял ее, когда она почти была в моих руках из-за глупой ярости, из-за своих сомнений, которые превратили меня в чудовище, из-за того, что не умею обдумывать и взвешивать свои поступки и не умею ждать… из-за того, что поддался вспышке гнева. В моей крови больше карелинской злобы, чем доброты и нежности славной служанки… Плохо, когда человек имеет большую власть над другими, потому что суд тиранов слеп и жесток.
Катя тяжело вздохнула.
— Куда поедем, князь? — спросил Лев Ильич.
— В Карелинку. Здесь нам больше делать нечего.
Когда экипаж Карелина тронулся с места, Лиза подошла к окну. К несчастью, она заметила мелькнувший на секунду бело-голубой, под цвет рода Карелиных, подол крестьянской юбки и руку князя, лежавшую на женской руке. Надя, стоявшая рядом с подругой, заметила, как вздрогнули плечи Лизы, и услышала тихий всхлип.
— Он приезжал с Наташей! — негодующе-горестно пробормотала Лиза. — Упрашивал меня, притворялся… хотел снова тиранствовать надо мной, подчинить своей власти, а снаружи у дверей его ждала эта мерзавка. Это уж слишком… а я чуть было не растрогалась и не простила его! — Лиза как-то сразу обмякла, и долгое время стояла неподвижно, закрыв лицо руками. Она больше не плакала и не всхлипывала. Ее любовь билась в агонии, а на душе было так горько, что казалось, что на грудь давит свинцовая плита. К горечи примешивался глухой гнев, украдкой прокравшийся в душу. Казалось, Лиза окаменела навсегда, но ее вернул к жизни плач ребенка.