— Мой дорогой Пиали-паша, — улыбнулся Гуссейн-паша своей самой тонкой улыбкой, — планы людей хороши тогда, когда они совпадают с волей неба, но, чтобы вы не считали меня человеком легкомысленным и чтобы нам в дальнейшем не испытывать друг друга, я сообщу вам: в моей армии недаром два полка немцев. Немецкие полковники уже представили мне два способа штурма Азова. Я надеюсь, мое доблестное войско не опустится так низко, чтобы прибегать к немецким хитростям. Для казаков будет достаточно первого приступа, в котором порукой успеха беззаветная отвага и ярость воинов нашего великого падишаха. Отдайте приказ: кораблям плыть, войскам идти — сегодня мы уже будем под стенами Азова!
Минута была историческая. Ради того, чтобы запечатлеться в памяти потомков, все командующие поднялись на палубу. Здесь уже стояли высшие командиры, и среди них Эвлия Челеби — муэдзин при Дели Гуссейн-паше — молодой, но уже объехавший многие земли, золотое перо, человек, который писал письма к Мураду IV, и эти письма Мурад читал сам.
Дели Гуссейн-паша благожелательно поздоровался с муэдзином и пригласил его на обед.
Армия тронулась в путь. Корабли поплыли по Дону. Впереди оба карамаона, позади 150 фрегатов, 150 галер и еще 200 карасурзалей — быстроходных кораблей-вестников — и прочих легких судов.
Меченосец султана Жузеф, стоявший за спиной Пиали- паши, с тревогой шепнул:
— Час хода, и мы сядем на мель.
Пиали-паша кивнул. Он знал, что вверх по Допу глубина не превышает двух-трех футов, и для больших кораблей нужно иметь под днищем не менее шести футов. Но что делать, если вместо военного совета — гастрономические толки и вместо походного марша — парад.
Но знал обо всем этом главнокомандующий, знал и не мог отказать себе в удовольствии осязать, видеть, чувствовать свое первенство, свое величие.
Он вскоре дал команду остановить карамаоны и приветствовал проходящие мимо войска: по земле — кавалерию и пехоту, по воде — легкие суда, которым надлежало загородить путь к Азову по реке. -
Еще через полчаса Дели Гуссейн-паша утомился и пригласил командующих продолжать пир.
Пиали-паша был мрачен, но не возражал. В конце концов, общая ответственность за успех дела лежала на плечах Гуссейн-паши, и впереди не армия, не флот, а всего-навсего крепость, в которой засело пять тысяч человек.
Но пир чуть было не расстроился. Только приступили к еде, как на лицо главнокомандующего наползла тяжелая туча гнева.
— За это я сдираю шкуру живьем! — И Гуссейн-паша расколол рукояткой кинжала драгоценное фарфоровое блюдо.
— В чем цело? — воскликнул проворный Эвлия Челеби.
— Блюда пахнут дымом!
— Дымом!
Гости командующего закрутили носами. Да, кажется, дымом пахло. Гуссейн-паша дал знак страже. Участь повара была решена, но тут, согнувшись от почтительности, явился капитан карамаона.
— Мой господин, казаки зажгли степь!
— Так это горит степь?! — Тяжесть спала с плеч Гус- сейн-паши.
Он заразительно, словно его щекотали, засмеялся.
— Отнесите повару золотой. Он ведь мог лишиться шкуры из-за проказ этих бандитов.
— Господин главнокомандующий! Надо подумать о фураже, — с тревогой в голосе сказал Жузеф.
— Дорогой мой мореплаватель, вашим кораблям понадобилось сено?
Теперь засмеялись все. Пир продолжался, было вкусно и весело.
Командир десятка, тимариот Мехмед, находился в дозорном полку, который шел правым берегом Дона. Азов стоял на левом берегу, и армия Гуссейн-паши обтекала город со всех сторон степи, отрезая его от России, от дружественной Запорожской Сечи.
Алайбей[70] Хеким-ага, скакнув из ротных в полковники, исполнял свое дело ретиво. Это был не марш, а гонка. Хеким-ага спешил отличиться. И вот первая победа!
Воин из десятка Мехмеда Юрем, будучи в разъезде, атаковал казачий десяток и один убил восьмерых, доказательство тому — восемь голов. Восемь голов! Еще бы две, и бедняк Юрем — владелец тимара. Дворянство — за один день войны.
Алайбей Хеким-ага обнял героя Юрема и приказал ему скакать в ставку Дели Гуссейн-паши показать ему головы и сообщить, что полк Хекима-ага вышел к Азову и занял позицию напротив города. Будет ли приказ переправляться через Дон?
Алайбей хитрил, его полк еще не вышел к Азову и не занял позицию, но, когда Юрем найдет командующего, сообщение уже будет соответствовать истине. Хекиму-ага нравилось быть алайбеем, но он уже мечтал о собственном санджаке.
Юрем умчался за своей звездой, и весь полк смотрел ему вслед теми же глазами, какие были в то мгновение и у тимариота Мехмеда. Мехмед тоже мечтал о зеамете со ста тысячами акче дохода. Скорее бы за дело! За головами, за тимарами. Сто казачьих голов — сто тысяч акче годового дохода. Одна война — и пожизненное благополучие. А тут еще покатилась весть, что Юрем не сплоховал. Головы-то привез не казачьи, а каких-то купчишек, спешивших подальше от войны.